Все стихи. Рабиндранат тагор - последняя поэма Тагор сорвешь сострадательной рукой мою жизнь цветок

[Робиндранатх Тхакур (=Рабиндранат Тагор) "Жертвенные песнопения" ("Жертвопесни")

Нобелевская премия по литературе (1913) за авторскую английскую версию.
Cостав и нумерация соотв. переводу с англ. Н.Н.Пушешникова (изд. под ред. И.А.Бунина - М.,1914 или Соч. в 8 томах, т. 7, М.,1957)

"...Мы назвали поэтов поэтами и риши. Мы называем их риши, говоря о тех, в чьей поэзии высказывается истина, в чьей поэзии присутствует опыт постижения Бога. Того, кто пропитал свою поэзию религией, мы назвали риши. Например, Рабиндранат Тагор - его следует назвать риши, а не поэтом. И его Гитанджали обладает той же ценностью, что и Упанишады. Он риши. И то, что он сказал, обладает не только метрикой, ритмом, грамматикой и знанием построения языка. То, что он сказал, несёт в себе истину, опыт. Из этого течёт нектар. Но нектар этот принадлежит не ему, это нектар, который течёт свыше.

Он просто выступает в роли медиума. Представьте себе, что вы прикладываете флейту к устам какого-то человека, и он играет. У вас может возникнуть иллюзия, что это ваша мелодия, и тогда вы будете поэтом. Но если флейта будет знать о том, что эта мелодия принадлежит кому-то, тому, чьих уст касается флейта, этот человек будет риши. Рабиндранат постоянно осознаёт, что всё, что он поёт, касается его губ, но песня принадлежит кому-то другому. И это единственное средство, просто инструмент."

Ошо. Умри, йог, умри. Гл. 10]

Кто заковал тебя, узник?
- Стремясь превзойти всех богатством,
я затаил у себя всю казну господина.
Утром, проснувшись на ложе его, обнаружил,
что я в тюрьме у сокровищ...
- Кто выковал цепь?
- Сам сковал я в заботах.
Думал, что мощью весь мир покорю, став свободным,
денно и нощно упорно работал над цепью,
звенья в огне раскаляя и молотом плюща,
но когда звенья сковал,
вышла цепь, что меня самого и сдавила.

Воля Твоя, и Ты создал меня бесконечным.
Бренную форму извечно опустошая,
вновь наполняешь ее новою жизнью
и как свирель тростника по холмам и долинам
носишь с собою, играя мелодии вечно,
прикосновением рук Твоих полнится сердце
радостью, радость рождая безмолвно.
Дар твой несметный нисходит на руки людей,
вечность проходит, но Ты его все изливаешь,
значит, делам человека все есть еще место...

Когда велишь мне петь - и я пою,
и сердце мое гордость наполняет,
гляжу лицо Твое, и выступают слёзы.
Преобразуется вся горестная жизнь
в гармонию - и как морская птица
развертывает крылья дух мой.
Знаю, что песнь моя Тебе угодна,
что пред Тобой могу предстать лишь с песнью.
Твоей стопы касаюсь краем
крыла раскинутого этой песни,
которой я достигнуть не дерзнул бы,
и, опьяненный радостью от пенья,
Господь, Тебя зову я другом, забываясь...

Не знаю, как поёшь Ты, мой наставник!
Внимаю я в безмолвном изумленьи.
Свет Твоей песни озаряет мир.
По небесам дыханье песни льется,
поток священный разрушает все
преграды и вперед стремится. Сердце
стремится слиться с этой песнью,
только голос... Жажду словА, но никакое слово
в песнь не ложится... Как опутал Ты
сетями бесконечными, Наставник,
твоею песни сердце у меня...

Жизнь моей жизни, буду ж сохранять
я тело в чистоте, смиренно зная:
живительно Твое прикосновенье
на моем теле. От неправоты
хранить я буду помыслы, поняв,
что Ты - та правда, свет которой вечно
зажжен во мне.
Стараюсь зло из сердца изгонять,
одну любовь держа в нем, понимая,
где Твой чертог, и чувствуя Тебя...

Дозволь же сесть к Тебе, свой труд окончу после.
Когда Тебя не вижу, мое сердце
ни отдыха не знает ни покоя,
и мукой труд в безбрежном море мук.
Но лето принесло в окно мое
все шорохи и вздохи с гулом пчел
в цветущих рощах. Час настал припасть
лицом к Тебе и жизни петь хвалы,
в молчании себя досуг храня.

Желания обильны, скорбен крик мой,
но был Твоим отказом я спасаем;
и, мощной милостию обнимаем,
со дня ко дню достойней становлюсь
простых, великих и непрошенных даров,
что мне даешь Ты - небеса и тело, жизнь и разум,
от искушения желаний черезмерных
меня храня.

В часы, когда томлюсь безсильно,
в часы, когда я, озарён, спешу вновь к цели,
Ты вновь бежишь меня. День ото дня
Ты так меня готовишь к принятию Себя -
отказом ежечасным и ограждением от слабостей желаний.

Сорви цветок, возьми его, не медля.
Боюсь, завянет он и станет прахом.
Пусть места нет ему в твоем венке, но
уж удостой его прикосновенья
мучительного и сорви его! Боюсь,
я дня кончины не замечу,
и время жервоприношения пройдет.
Путь он неярок, слабый аромат,
но ты сорви его, пока еще не поздно
и возложи уж вместе со другими.

Песня моя, сбросив с себя украшения, ими не блещет.
Камни и роскошь союз наш расторгли б; и стали б
между Тобою и мной; их бряцание шепот бы Твой заглушило...

При Твоем виде во мне умирает тщеславье поэта.
Я простираюсь у ног Твоих, дай же мне сделать
просто прямой мою жизнь, как свирель тростника,
чтобы Ты музыкой трубку прямую наполнил.

Ребенка в княжеских одеждах и драгоценных ожерельях
игра не радует - одежды ему парчовые мешают.
Боясь порвать или запачкать, он сторонИтся уже мира
и аж боится шевельнуться.
Мать, злата узы не во благо, коль отторгают человека
от праха здравого земного, коли его лишают права
жить в естестве реальной жизни.

Глупец, на плечах ты несешь ведь себя,
подаяния просишь - у собственной двери.
Бремя свое возложи в руки тому,
кто поднять его в силах, кому иго - благом.
Ты, возжелая, лишь гасишь светильника пламя, касаясь дыханьем.
Но нечестиво оно, и из рук нечествых даров не приемлют.

Вижу подножие. Стопы Твои - посреди бедняков, что без доли.
Я, преклоняясь Тебе, не могу до глубин дотянуться,
тех, где покоятся стопы Твои средь униженных, бедных.
Гордость туда не проникнет - Ты ходишь в смиренных одеждах
средь самых бедных, униженных, сирых.
Сердце мое не находит дороги в тот край, где Ты с ними.

На праздник мира зван был, жизнь была благословенна.
И очи видели и уши слышали. И доля
была - играть на лире. Сделал все, что мог.
И не настал ли час мой, не могу ль
войти увидеть лик Твой, принести
Тебе безмолвно поклонение свое?

Не пой же гимны, четок не перебирай!
Кого ты славишь в темном углу храма
да за закрытой дверью? Лишь открой глава,
увидишь - Бог не пред тобой.
Он с пахарем на слежанной дернине,
и камень тешет Он с каменотесом.
Он с ними и под зноем и под ливнем,
в одеждах пыльных. Свой священный плащ
оставь и так как он иди в пыли на землю.
Свобода? Где найти освобожденье?
Но сам Господь творенья узы принял,
навеки связан с ними. Так очнись
от созерцания, цветы и фимиам,
оставь, что за беда, коль рубищем твои
одежды станут! С Ним пребудь, трудясь!

Странствовал долго, и долог был путь.
В колеснице рассвета путь устремил по пустыням миров,
на планетах и звездах следы оставляя.
Путь этот самый далекий, к себе ж самому и ближайший,
самый запутанный, но он ведет к простым песням.
В каждую встречную дверь постучав, помышляя
об обретеньи своей, должен путник
странствовать среди миров,
чтоб в конце к алтарю прикоснуться.

Взор мой блуждал безпредельно,
глаза я закрыл и сказал тихо: "Здесь Ты!"
Вопль и вопрос этот "Где же?" разлит слез реками,
но мир затопляют те воды верой "Я есмь!".

Я пришел к Тебе с песней, но так и не спел.
Я всего лишь настраивал струны.
Лад был неверен, слова не ложились как надо,
лишь сердце рвалось от желанья.
И не раскрылся цветок,
только ветер со вздохом проносится мимо.
Лик Твой я не увидел и голоса не уловил,
только тихие слышал шаги по дороге пред домом.
Был долгий день, обустравал место Ему, но светильник
не оказался зажжен - не могу принять в доме.
Только надеждой живу этой встречи.

Только для песен Тебе существую я,
угол снимая в чертогах.
Мне нет занятия в мире Твоем,
жизнь бесполезна в разливах бесцельных напевов.
Если пробьет час полночной
безмолвной молитвы Тебе в темном храме,
то повели мне, Владыка,
предстать пред тобой с песнопеньем!
В утреннем воздухе арфа когда зазвучит золотая,
то осенИ же предстать пред Тобою.

Жду позволенья предаться, вконец, в Его руки.
Вот почему я виновен в моих упущеньях.
Если приходят с законами, чтоб повязать меня крепко,
я их бегу, ибо жду изволенья,
чтобы предать мне себя в Его руки.
Люди меня осуждают, зовя безучастным;
все они правы в своих осужденьях.
День на базаре окончен, свободен работник.
Звавшие тщетно меня удалились во гневе.
Я же лишь жду позволенья предаться, вконец, в Его руки.

Лотос зацвел, но я мыслями был далеко, не заметил,
лишь просыпался из дремы,
чувствуя сладости след при ночном южном ветре.

Сердце щемило тоскою и чудилось лето,
что своего завершения сладостно ищет.
Я и не знал, как оно было близко,
что всё во мне уже есть; совершенная сладость
благоухает безмерно в сердечных глубинах.

В глубоком сумраке дождливого июля
незримыми шагами ходишь ты,
безмовно избегая стражи ночи.
Глаза закрыло утро, безучастно
к настойчивости ветра, и покров
окутал небо. Песни птиц
затихли по лесам, в домах закрыты двери.
Ты - путник одинокий на дороге.
Друг мой единственный, возлюбленный, врата
открыты дома моего, так не минуй их точно сновиденье.

Коль Ты безмолвствуешь, наполню своё сердце
молчанием Твоим, ему отдамся,
и сохранять я буду тишину
подобно зведной ночи, не смыкая
очей, но преклонясь смиренно.
Но утро неминуемо и мрак
исчезнет, голос Твой польётся
с небес потоками из золотого света,
и снова зазвучат Твои слова
из каждого гнезда всех моих птиц,
мелодии Твои взойдут цветами
под сводом кущ моих в лесах моих.

Мне надо в лодку. Ожидаю, часы томительны мои на берегу!
Весна сокрылась, увядающие цветы ненужные зачем-то берегу
под шум осенних волн; тенистую тропу, порхая, листья златом обряжают.
Пусто вокруг! Но в эту пустоту - ты чуешь - песни отзвуки, дрожа,
ложатся с того берега речного..

Сомкнулись тучи, и темнеет день.
Любовь моя, зачем ты заставляешь
за дверью одиноко тебя ждать?
В трудах полдневных я в толпе,
но в этот сиротливый темный час
лишь на тебя я тихо уповаю.
И если не откроешь мне лица,
меня покинешь, я совсем не знаю,
как проведу муссона долгие часы.
Смотрю на дальний мрак небес
и, плача, сердце стонет,
блуждая вместе с беспокойным ветром.

Средь этой бурной ночи ты, мой друг,
на путь любви ступил!
В отчаянии стонут небеса.
Не спится мне, и то и дело отворяю дверь,
смотря во мрак. Не видно ничего,
где же твой путь далёкий пролегает?
По мрачным берегам черной реки,
опушкой дальнею нахмуренного леса
спешишь ли, друг, ко мне
в неверном мраке ночи?

Когда день гаснет, птицы не поют,
усталый ветер стих, покрой меня
же темным покрывалом,
как землю покрываешь тканью сна
и нежно закрываешь лепестки
у лотоса в вечерний час. Избавь же
от нищеты грядущей и позора
ты путника с пустой его сумой
задолго до конца его пути,
чье рубище в пыли, иссякли силы
и обнови под сенью кроткой ночи
подобно обновлению цветка.

Добавь же света, и зажги его
горящим пламенем горячего желанья!
Мерцающий светильник - жребий, сердце, твой;
и смерть была б уделом много лучшим!
Беда стучится в дверь твою, вещая,
что бодрствует твой Господин, зовя тебя
на жаркое свиданье сквозь мрак ночи.
Все небо в тучах, ливень беспрерывно льёт.
Не знаю, чем взволнован, что со мною.
И молнии мгновенное блистанье
сгущает мрак лишь больше. Мое сердце
идет наощупь по тропе туда,
куда зовет его ночной оркестр.
Добавь же свет, зажги его горящим
ты пламенем горячего желанья!
Грохочет гром, бушует ветер, ночь углем черна.
Не дай своим часам идти во мраке,
и жизнью разожги светоч любви!

Любим я ими, в этом мире
они меня стремятся удержать
в своих руках. Твоя любовь сильнее,
и мне мою свободу оставляешь.
Боясь, что я о них забуду, от себя
они меня боятся отпустить.
Проходит день за днем, Тебя не вижу.
В молитвах не зовя, храню лишь в сердце -
но ждет Твоя любовь моей любви.

Он пришел и сел рядом, но я не проснулась.
О, горе! Мне приснился кошмар!
Он пришел в тиши ночи, в руках его арфа;
и теперь мои сны так созвучны звучащим напевам.
Отчего так бесплодны все ночи мои,
почему я не вижу того, чье дыханье меня достигает?

Я вышел на свидание. Один. Кто следует за мной во мраке ночи?
Пытаюсь оторваться - тщетно. Это Он
пылит своей стопой мне на дороге,
и гласом громким повторяет речи.
Бесстыдно мое эго, мой властитель;
стыжусь с ним к Твоей двери подойти.

Позволь в ночИ томления уснуть
мне безмятежно. Уповаю на Тебя.
Дух немощный дозволь не понуждать
приготовленьем жалким к поклоненью.
Ты ночи накрываешь пеленой
глаза усталые денницы,
чтоб радостью творенья Твоего
наутро взор блистал опять по-новой.

Вериги тяжки, но страдает сердце,
когда пытаюсь я освободиться.
Свобода - это всё, чего хочу,
стыжусь я на нее глядеть с надеждой.
Я знаю, что сокровищ кладовая
в тебе, и ты - мой лучший друг,
но сил моих пока что не хватает
душевный сор убрать мне из избы.
Моя одежда - прах и смерть, их ненанавижу,
но все ж ношу с любовью на себе.
Грехи мои безмерны, велики
пороки, тяжек тайный стыд;
молясь, дрожу от страха,
что получу все то, о чем молюсь.

Тот, облеченный именем моим -
среди темницы плачет.
Я вечно воздвигаю ее стены,
и в небо стены вырастают.
В их тени теряю сущность истинную я.
Гордясь стеной великой, укрепляю
ее и глиной и песком, чтоб даже щели
в ней не осталось - суть свою
из виду лишь теряю я при этом.

Настало утро, я впустил их в дом,
"Займем лишь уголок", - они сказали, -
"Поможем тебе Богу услужить,
приняв смиренно долю благодати";
сидели тихо, смирно и спокойно.
Во мраки ж ночи - вижу дикость и мятеж,
врываются в святилище и алчно
дары воруют с алтаря Господня.

чтоб мог сказать: Ты - всё.
Останется пусть малое от воли,
чтоб мог тебя всецело ощущать
и прибегать к Тебе во всём я,
любовь мою всечасно предлагая.
Пусть от меня останется лишь малость,
чтоб я собой тебя являл всечасно.
Останется пусть малое от уз моих,
чтоб узами любви Твоей
с Твоею волей навсегда был связан.

Где мысль бесстрашна, гордо поднято чело,
где знание свободно, мир не разгорожен
на клетки, где слова из истины исходят,
стремление свои вздымает руки
лишь к совершенству, не блуждает разум
в песков пустыне мертвой и безплодной,
направлен где он к помыслам высоким -
в свободы небесах, Отец мой,
да пробудится край моей Отчизны!

К концу подходит ночь, я в тщетном ожиданьи.
Вдруг он внезапно к двери подойдет,
когда в изнеможении усну я. О, друзья,
оставьте дверь открытой - пусть войдет.
Коль не разбудит звук его шагов,
прошу вас, и меня вы не будите.
Я не хочу, чтоб птичьим хором
был прерван сон или порывом ветра
на солнечном восходе. Безмятежным
оставьте сон мой, коль к двери
владыка подойдет мой. О, мой сон,
мой драгоценный сон, ты только ждешь
его прикосновенья, чтоб исчезнуть.
Сомкнуты вежды, но раскроются с улыбки
Его, когда предстанет Он передо мной
как сновидение, возникшее из мрака.
Пусть явится как первый из лучей
и образов. И первый трепет радости в душе
пробУжденной - да будет с Его взора,
и возвращение мое из мрака сна
сольется с возвращением к Нему.

Вы не расслышали Его тихих шагов? Идёт он.
Миг каждый, каждый день, и ночь, от века в век -
идет, идет, идет Он.
Лесной тропинкой под апрельским солнцем -
Он идет.
Июльскими муссонными ночами среди раскатов неба в колеснице -
идет, идет Он.
Среди моих печалей эстафеты на сердце давят мне шаги Его,
касанье золотое же Его - к разливу Его радости во мне.

Молю, владыка, сокруши до основанья
всю скудость сердца моего и дай мне силу
переносить и счастье и невзгоды,
дай силу плодотворной сотворить
любовь мою, дай силу не отвергнуть бедность
и не сгибать колени перед властью.
Возвысить дух мой дай твою мне силу
над суетностью дня, и дай мне силу
с любовью твоей воле подчиниться.

Мне казалось, что замкнут мой путь
и последний предел моим силам,
нет припасов последних, пора отдохнуть,
тьма безмолвная мне путь застила.
Но по воле Твоей вместо старых уж слов
создаются другие из сердца,
и в дороги конце открывается вновь
страна новых чудес....

Не знаю я, с каких далёких пор
идёшь ты мне навстречу. От меня
Твое светило и скопленья звезд
Тебя уже навеки не закроют.
Как много раз на утренней заре
и в час вечерний слышались шаги,
и тайно звал меня Твой вестник в моем сердце.
Не знаю, отчего сейчас смятён,
и трепет радости охватывает душу.
Настало время труд закончить мой,
и чувствую присутствие Твое
как слабый аромат благоуханья.

Господь, безмерна сушь в моем иссохшем сердце
так долго. Ясен небосклон, и ни намека
нет там на дождь, да ниспошли нам гневный
твой вихрь и небо изорви бичами молний
и развей безмолвный зной, недвижный, безпощадный,
безвыходным отчаяньем сердцА сжигающий -
да снизойдет с высот небесных
к нам облако любви подобно взору,
как смотрит мать в слезах в Отца день гнева...

Почему позади всех стоишь, мой возлюбленный, в тени скрываясь?
Задевают тебя, проходя пыльным трактом, считая ничтожным.
Я давно тут томлюсь, подношенья тебе уготовив,
разбирают прохожие цветы мои - и корзина почти опустела.

Прошли утро и полдень. Под вечер глаза тяжелеют с дремоты.
Расходясь по домам, на меня смотрят люди, улыбаются мне, и мне стыдно.
Я как нищенка краем одежды лицо закрываю,
на вопросы, чего я хочу, лишь молчу я, глаза опуская.

Как могла бы сказать им, что я жду Тебя, ведь Ты обещал мне...
Как промолвить к стыду своему, что несу Тебе в дар свою бедность?
Эта гордость моя в тайниках сердца скрыта.

На траве сидя, в небо смотрю и мечтаю о блеске
Твоего появления: свет засияет,
опахала златые стоят над твоей колесницей -
в изумлении все, увидав, как ты сходишь с престола,
чтоб, из праха подняв, посадить с собой рядом
эту нищую девушку, на летних ветрах как лиана
что дрожт от стыда своего и от гордости тайной.

Только время идет и не слышно твоей колесницы,
много шествий мелькает. Ужели ты будешь безмолвно
всё стоять в той тени? Неужели мне ждать тебя, плача
и душою томясь от напрасных желаний...

Что я жажду Тебя, лишь Тебя -
пусть про то мое сердце поет бесконечно.
Все желания, что меня так смущают и денно и нощно -
суету лишь и ложь в глубине отражают.
Так, как мраком ночным да покрыто моленье о свете,
в глубине существа моего крик: Тебя только жажду!

Буря ищет покоя, всей силой враждуя с покоем,
и мятежность моя восстает на любовь
и не молкнет её крик: Тебя только жажду!

Когда ожесточится сердце, очерствев -
ты ливнем милосердия пади мне.
Когда из жизни радость изойдет -
приди с разливом ярких песен жизни.
Когда вокруг грохочет шумный труд -
приди ко мне, владыка тишины,
неся покой, и тишь, и мир мне.
Когда сожмется сердце, оскудев -
мне двери распахни, о Царь мой,
войди с торжественностью царственной в покои.
Когда обман желаний разум ослепит,
да ниспошли, благой, неспящий,
все молнии свои ко мне, все громы.

Хочу, чтоб радости слилИсь в моей последней песне:
что заставляет землю утопать в безумстве трав,
что жизнь и смерть кружит по миру в близнецовой пляске,
что мчится с бурей, смехом пробуждая жизнь,
что проливается потоком слез над красным лотосом стаданья,
что молча повергает в прах всё то, что в этом мире живо.

Да, знаю: это лишь твоя любовь,
возлюбленный, и свет, танцующий на листьях,
и эти облака, плывущие по небу без страданий,
и дуновенье ветерка, что оставляет
прохладу на моем челе.
Свет утренней зари залил мои глаза -
то сердцу весть твоя.
Твой лик с высот склонился,
глаза в глаза глядят,
и сердцем прикасаюсь
к твоим ногам, любимый.

Сошедши с трона, у хижины моей порога
Ты встал. Но в ней лишь я одна,
я пела - песня эта коснулась слуха Твоего.
Сошедши с трона, Ты остановился у хижины моей.

Искусных песнопевцев много
в Твоих чертогах, и всегда
поются песни в них, но мой простой напев
созвучие нашел в Твоей любви.
Простая песенка влилась в музЫку мира,
и вот - с цветком простым в награду мне,
сошедши с трона, у дверей стоишь Ты.

Мне наслаждение - сидеть, глаз не смыкая,
смотреть на путь, как тень сменяет свет
и дождь приходит вслед за летним зноем.
Курьеры стран неведомых меня
приветствуют, спеша своей дорогой.
Мне радостно на сердце, сладко мне
дыханье пролетающего ветра.
С зари до сумерек сижу у своей двери,
и знаю, что настанет миг блаженства,
когда Тебя узреть смогу я. А пока
я улыбаюсь и пою.
Благоуханием надежд пронизан воздух.

Был шёпот утром ранним:
мы в лодке поплывем, лишь Ты и я,
никто не будет знать об этом нашем
скитании без цели и финала.
В безмолвии внимающей улыбки,
в безбрежном океане - мои песни
вздымались бы свободою как волны,
неволею не скованные слов.
И разве это время не пришло?
Или еще не все дела готовы?
Уж вечер нА берег сошел и тихим светом смотрит,
как к сумеркам летят морские птицы
на гнезда. Как узнать, когда порвутся цепи,
и лодка в отблеске зари исчезнет в приходящей нОчи?

Нежданно, Царь мой, в сердце мне вошел, незваный,
как неизвестный из толпы чужой, запечатлев
печатью вечности мгновенья моей жизни.

Сегодня, вспоминая их, Твой знак увидя,
гляжу - они рассеяны во прах, перемешавшись
с печалью и восторгами моей
пустой забытой жизни.

Не отвернувшись с детских игр моих,
шаги Твои, что слышала я в детской -
те же, что эхом от звезды к звезде летят.

Море молчащего утра рябью подернулось щебетом птиц;
повеселели цветы у дороги, золото хлынуло в неба разрывы,
меж тем как мы озабоченно шли, ничему не внимая.
Не было песен веселых, мы не забавлялись,
не заходили на рынок в селенье, шли молча, сурово.
Мы торопились, шло время, шаги свои лишь ускоряли.
Солнце - в зените уже, даже голуби прячутся в тени.
Листья кружатся в полуденном зное.
В тени смоковницы мальчик-пастух задремал.
Отдых дав членам уставшим, прилег у ручья я.

Был я обсмеян попутчиками, что поспешили все дальше,
и не взглянув на меня, не присев,
в знойной дали голубой поисчезли.
Шли по холмам и долинам в далёкие страны.
Слава, когорта героев стези бесконечной!
Но их упреки, насмешки меня не подняли. И я затерян
в бездне смирения радости, в тЕни восторгов неясных.
Солнцем расшитого зеленью сумрака тишь обнимала мне сердце.
Цели похода забыв, без борьбы утонул в паутине я песен с тенями.

Выйдя из дремы и очи раскрыв, я увидел,
что Ты стоишь надо мной, осеняя своею улыбкой.
А я боялся, что долог к Тебе будет путь,
и прийти к Тебе будет так трудно...

Нищий, просил подаяния я, проходя по селенью от двери ко двери,
когда вдали, как мираж, показалась Твоя, царь царей, колесница.
И воспылал я надеждой на милостыню без молитвы
и на богатства, рассыпанные среди праха.
Остановилась Твоя колесница, взор Твой упал на меня,
Ты сошел с колесницы с улыбкой.
Чувствовал я, что пришло, наконец, мое счастье.
Ты ж протянул мне десницу, спросив, "что подашь мне?"
Царственный жест - протянуть руку нищему кверху открытой ладонью.
Я был смущен в нерешимости и из котомки
зернышко хлебное в руку Тебе положил я.

Но велико же мое удивление было, когда повечеру, вытряхнув сумку,
увидел я зернышко злата.
Плакал я горько, жалея, что духом неполон, не Отдал
Тебе все что было.

Сгущался ночи мрак. Работа кончилась. Прошел
последний гость и заперты все двери.
"Еще прибудет царь", - кто-то сказал.
Мы засмеялись.
Казалось, в двери стук, но мы сказали,
что это ветер. Отошли ко сну.
Но "Это вестник", - кто-то нам сказал.
Мы снова засмеялись - "это ветер".
Но в полночь - звук как гром, земля дрожала,
очнулись мы. И кто-то предложил,
что это звук колес.
"Гул грома", - мы сказали в полусне.
Но вот в потемках грохот барабана
и глас: "Не медлите, вставайте!"
Дрожали мы от страха - царский стяг, и медлить невозможно.
Прибыл царь, но где венки, светильники?.. Позор -
ведь ни чертога царского у нас, ни украшений...
Кто-то нам сказал: "Напрасен вопль!
Приветствуйте с руками
пустыми и в покои, что пусты, ведите".
Откройте двери, вострубите в раковины. В ночь
к нам прибыл Царь, грохочет в небесах
и рвется мрак от молний!

Так разверни кусок изорванной циновки
и расстели его хоть на дворе,
коль ночи посреди и среди бури
нежданным прибыл Царь твой....

С Твоей груди я роз венок не смела попросить, и утром
после ухода Твоего остатки собрала на своем ложе.
Как нищенка искала на заре остатки лепестков.
Что я нашла? Что знак любви, оставленный Тобою?
То - не цветок, не пряность, не сосуд с душистой влагой. То - могучий меч,
сверкающий как пламя, громовой удар тяжелый.
Юный свет зари, входя в окно, подсвечивает ложе.
Щебечет птичка, спрашивает: чтО тебе осталось, женщина, скажи?
То не цветы, не пряность, не сосуд
с душистой влагой - то Твой грозный меч.

Сижу, дивлюсь - к чему мне этот дар.
Нет места, куда спрятать. Я хрупка -
его носить и стыдно мне, и больно,
когда к груди его я прижимаю.
Но с гордостью я в серце пронесу
Твой этот дар - моих страданий бремя.
Не будет страха для меня уж в мире,
Ты будешь побеждать в моих боях.
Ты в спутницы мне смерть оставил -
увенчаю я ее моей жизнью. Ведь со мной
Твой меч, он может сокрушить мои оковы,
в этом мире не станет страха для меня.
Бросаю украшения, владыка сердца моего,
не будет слез и ожиданий по углам, не будет
ни робости ни мягкости в поступках.
Мне меч Ты дал - не надо украшений!

Браслет прекрасен Твой, что звездами усеян
и самоцветами. Прекраснее его -
Твой меч с клинком разящим, как крыло
божественной Гаруды - птицы Вишну
под гневным блеском красного заката.
Трепещет он как луч последний жизни,
сияет он как пламя бытия,
сжигающее суетность земную
одной могучей вспышкой. Твой браслет,
усеянный каменьями, прекрасен,
но меч, владыка грома, блещет красотой
такой, что страшно посмотреть,
о нем подумать страшно.

Я не просила ничего, и имени Тебе
я не сказала. Я молчала,
когда ты уходил. В косой
тени под деревом, одна стояла у колодца; уходя
с налитыми кувшинами домой, меня соседки звали
"Пойдем, уж день на полдень". Я в истоме
все медлила. Не слышала шагов Твоих.
Глаза Твои печальны, и усталый голос,
"Я - путник жаждущий" лишь тихо ты сказал.
Проснулась я от грез
и воду из кувшина налила в твои пригоршни.
Листья шелестели, кукушка куковала и цветы
бабли с дороги поворота пахли.
Стыдливо онемела я, когда спросил про имя.
Что я сотворила, чтоб помнил ты меня?
Но не покинет сердца воспоминанье сладостное в том,
что дать тебе воды могла для утоленья жажды.
Полдень близок, поют устало птицы, листья нима
колышет ветер, я сижу... и думаю... и думаю...

Ты еще спишь: истома в сердце, дремота смыкает вежды.
Но разве не застала тебя весть, что блеском царственным уже сверкает
цветок средь терний? Так проснись! В конце тропы из камня,
в стране молчания друг мой сидит. Не обмани его, проснись!
Что, если небо в зное затрепещет, песок набросит жажды плащ? Неужто
глубины сердца радость не таят и сладкой мукой арфа путь не воспевает?

Во мне ликует радость - снизошел ко мне владыка
небес, и где твоя любовь была бы, если б не я?
Ты соучастницей меня твоих сокровищ сделал,
бескрайний трепет радости твоей несу я в сердце,
в жизни - твою волю, о, царь царей, облекшись в красоту,
пленил меня, в моей любви твоя растворена,
и зрим ты в этом союзе совершенном двух любовей.

Свет, наполняющий мир, взоры ласкающий, сердцу услада, танцует, возлюбленный мой, в моем сердце,
Свет ударяет по струнам любви, небо с того раскрывается, ветер бушует, проносится смех над землею.
В света простанстве жасмины и лилии ярки, и паруса мотыльки поднимают на воздух.
Свет рассыпается золотом по облакам, мой любимый, и в изобилии сыплет алмазы на землю.
Радость проистекает, возлюбленный мой, меж травой и листами, безмерная радость.
Радостью все в половодье небесной реки затопляет.

Беспредельное небо недвижно, бурны беспокойные воды.
На морском берегу бесконечных миров
эти дети встречают и крики и пляски,
строят замки песчаные, раковинами играют.
И пускают кораблики-листья в морскую пучину.
На прибрежье миров эти дети играют.

Не умеют ни плавать они, ни закидывать сети.
Жемчуг ищут искатели, за море ходят купцы,
собирают лишь камешки дети и снова бросают,
дети ищут сокровищ, они не умеют закидывать сети.

Зыбь морская смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья.
Смертоносные волны поют песни детям как матери у колыбели.
Это море играет с детьми, и несильно сияет улыбка прибрежья.

На морском берегу бесконечных миров собираются дети.
Буря мчится по бездорожью небес,
корабли погибают в бушующих водах,
смерть вокруг, только дети играют.
На морском берегу бесконечных миров собираются дети...

Воины, где была их мощь,
когда они впервые вышли
из чертогов правителя? Где были доспехи?
Совсем бедны, беспомощны в тот день,
когда впервые вышли из чертогов.
Но градом стрелы сыпались. Куда
мощь свою скрыли, возвращаясь
опять в чертоги? Бросили свой меч,
и лук и стрелы, на челе лишь мир,
когда они в чертоги возвращались,
жизни плоды оставив за порогом...

Откуда сон, слетающий ребенку на глаза?
Его жилище в сказочном селеньи,
в сумраке леса, где летают светлячки,
оттуда сон приходит целовать
глазки ребенка.
Где рождается улыбка
у спящего ребенка? Говорят,
что юный бледный луч серпа ночного
коснулся края облачка, родив
улыбку в грезах утренней росы -
улыбку, что порхает на устах
ребенка спящего. Румянец нежный, милый,
тот, что цветет на щечках у ребенка - где таился?
Когда была молоденькою мать,
румянец сердце наполнял безмолвным, кротким
любви таинством - тот румянец,
что так цветет на щечках у ребенка.

Когда несу тебе я пестрые игрушки,
дитя мое, осознаю на облаках,
и на воде игру тех красок, оттого
красивы так цветы - когда дарю игрушки.
Когда пою тебе, а ты танцуешь,
я листьев музыку и волн морских хоров
причину понимаю и пою.
Когда кладу я сласти в твои руки,
причину меда в чашечке цветка
и плода сладость понимаю - опуская сладость в руки.
Когда целую личико твоё,
чтоб улыбнулся, счастие мое,
я понимаю радость, что с небес
наутро льется; и какое наслажденье
мне дарит летний ветерок - когда тебя целую.

Какой напиток хочешь Ты испить,
о Господи, из чаши моей жизни?
ты рад ли лицезреть, поэт,
создание свое, но моим взором,
своей гармонии внимая молчаливо
у слуха моего дверей моих?
Твой мир слова берет в уме моем,
и музыку доносит твоя радость.
Ты отдаешься мне в любви потоке,
свою же сладость чувствуя во мне.

В дни праздности о времени тужил
потерянном. Владыка мой, нет никакой потери.
Мгновенья жизни - все в Твоих руках.
Ты, скрытый в сердце сущего, взрощаешь
в побеги семена и раскрываешь почки,
цветы плодами делаешь. Устал я,
уснув на праздном ложе,
думал, труд закончил.
Но утром пробудился и увидел,
наполнен сад мой чудом из цветов.

Разбросана по миру неизменно
разъединенья мука, порождая
неисчислимость образов в ночи.
Печаль разъединения всю ночь
глядит безмолвно от звезды к звезде,
созвучие среди шумящих листьев
рождая в сумраке июльского муссона.
Скорбь всеобъемлющая входит и в любовь,
в желание, в страдание и в радость,
она извечно тает, разливаясь
на сердце песней.

О солнце, как клочок осенней тучки
скитаюсь бесполезно в этом небе.
Твое прикосновение еще
меня не растопило, не слило
с Твоими лучом: и месяцы и годы я считаю,
которые с Тобою разделяют.
Коль воля в том Твоя, Твоя отрада,
плывущую мою взяв пустоту,
раскрась ее, позолоти, развей по ветру,
рассей как чудеса, когда придет
забаву эту к ночи воля кончить,
во тьме или прохладе утра я растаю.

Мать, ожерельем скорби слез моих
я грудь твою украшу.
Сковали звезды из лучей браслеты,
чтобы украсить ими твои ноги,
мое же ожерелье - на груди.
Богатство, слава от тебя исходят,
давать и отнимать их - в Твоей власти.
Моя печаль - она моя, когда
я приношу тебе ее как жертву,
одариваешь милостью меня.

Ты сделал меня другом тех,
кого не знал доселе я, в жилища,
покуда неизвестные мне, ввел,
приблизил дальнее, чужого сделал братом.
Мне тяжело бросать привычный кров; забыв,
что в новом - старое и что со мною - Ты.
Через рождение и смерть, во всех мирах,
куда б ни вел меня – Ты мне все тот же спутник,
с неведомым связующий меня.
Познавшему Тебя ничто не чуждо,
и для него закрытой двери нет.

Над пустынной рекой, средь высокой травы я сказал ей: – Куда
ты идешь, прикрывая светильник одеждой?

– Я пришла, чтоб светильник пустить по теченью, когда
свет дневного светила угаснет.
Одиноко стоял я средь трав и смотрел на огонь, уносимый теченьем.
В тишине наступающей ночи сказал ей:
– Огни зажжены – и куда ты несешь свой светильник?
Дом мой темен и одинок – дай мне света.
Нерешительности мгновение.
– Я пришла, чтобы небу его посвятить.
Я стоял и смотрел на светильник, горящий без пользы.
В полуночном мраке сказал ей:
– Что тебя заставляет прижимать его к сердцу?
Дом мой темен и одинок – дай мне света!
Постояла она, посмотрела в лицо мне сквозь сумрак.
- Свой светильник на праздник светильников я принесла.
Я средь ночи стоял и смотрел на ее огонек средь таких же.

Она пребывала в глубинах меня в полусвете мерцаний и блеска.
Она никогда не снимала покровов при утреннем свете,
да будет последним моим приношеньем тебе,
в прощальную песнь облаченным, о Боже.
Словами стремясь к ней, бессилен достигнуть ее; и напрасны призывы.
Скитался по странам, храня ее в сердце, и жизнь вкруг нее обреталась.
Царила над мыслью и делом, над снами,
над всеми мечтами царила,
стояла ж вдали одиноко.
Стучались ко мне, вопрошая о ней - и в тоске отходили.
Никто никогда ее в мире не видел лица, оставалась
она одинокой; ждала, что ее ты узнаешь.

Луч ясный солнца Твой ко мне слетает
и долгий день стоит у двери, чтоб
к твоим стопам отнес я облака
из моих слез, из вздохов и из песен.
Ты облекаешь в звездах Свою грудь
плащом туманных этих облаков,
давая ему формы и изгибы,
его окрашивая в разные цвета.
Он так воздушен, так непостоянен,
так нежен, полон слез и мрачен -
за это его любишь, Непорочный.
Поэтому он может омрачить твой
священный белый свет своею тенью.

Ты - небо, но Ты и гнездо. Прекрасный,
в гнезде любовь Твоя, что душу облекает
цветами, запахами, звуками. Приходит
с корзиной золотой своею утро,
неся в деснице красоты венец, чтоб молча
им землю увенчать. Приходит вечер
по неведомым дорогам,
лугам безмолвным, где уж нету стад, неся
от западного океана влагу мира,
покой прохлады в золотом своём кувшине.
А небо, что раскинулось без края,
куда стремится улететь душа,
сияет. Там ни дня, ни ночи,
ни образа, ни цвета. Там нет слов.

Как должен был, я Эго возлелеял
со всех сторон, бросая цвета тени
на Твою лучезарность - это Твоя майя.
Ты, разделив себя, такие я зовешь
звучаньем мира. "Я" звучит во мне.
Песнь горькая как эхо отозвалась
по небу многоцветными слезами,
улыбками, надеждами, тревогой;
и волны налетают и спадают,
и сны, вновь исчезая, вновь приходят.
И поражение Твое Тебя - во мне.
Ты стену выстроил, на ней кисть дня и ночи
несметными картинами творит.
За ней - престол Твой, линий нет прямых -
таинственны кривые там. И небо
охвачено великим торжеством - там я и Ты.
Трепещет воздух звуками, века
проходят чередою в том, что мы
то проявляемся, то скрыты.

Это Он пробуждает мое существо, затаенно касаясь.
Это Он, глаз чаруя, играет на струнах сердечных,
сладость с горечью смешивая. Это он
воплетает в ткань майи оттенки серебра и злата,
пятна зелени и лазури, и в складках видны его ноги,
и я в забытьи их касаюсь.
Дни проходят, проходят века, но всегда, многолик, многогранен,
в этой радости с горестью властвует Он в моем сердце.

Та жизнь, что день и ночь по моим венам
течет, течет во всей вселенной, и танцует
размеренный свой танец. Пробиваясь
в стеблях травы сквозь землю,
разливаясь цветами и волнАми шумных листьев.
Та жизнь, что и в приливах, и в отливах
морей качается всегда - как в колыбели
рождений и смерти. Соприкасаясь с ней,
чувствую, как наливаюсь светом. Моя гордость
от векового ритма жизни, что
в крови танцует...

Неужели не силах ты радость излить в этом ритме?
Потеряться, кружась, отдаваясь водовороту?
Все стремится вперед, без оглядки, всегда -
и ничто это не остановит!
В этой музыке в пляске кружатся и времена года –
краски, звуки и запахи льются каскадами в радости переизбытке,
проникая везде, изливая себя без остатка.

Был юным мир, сияли звезды первозданно,
на небесах собрались боги с песней:
"О, совершенство зрелищ, радость"...
Как вдруг один из них: "Мне кажется,
одной звезды не стало, порвалась цепь светил".
И лопнула на арфе их струна,
и смолкла песнь, в смятении вскричали:
"Утрачена славнейшая звезда".
С того момента поиски звезды не прекращаются,
и раздаются вопли, что мир утратил радость.
В безмолвии ночей - улыбки звезд и тиший шепот:
"Это - тшетно. Незыблемое совершенство есть во всем".

Освобождение не в отречении я вижу.
В оковах чувствую объятия свободы.
Земной сосуд Ты наполняешь вечно
вином благоуханий и цветов.
Пред алтарем Твоим мой мир зажжет
светильников различных сотню.
Я не закрою двери моих чувств,
пусть радость их Тебе доставит радость.
Все обольщения мои сгорают в той радости,
желанья созревают в плод любви.

День угас, тени в сумерках пали на землю.
Я спускаюсь к реке за водою,
воздух музыкой вод напоен, он зовет,
на пустынной тропинке поднимется ветер -
гладь речная подернута зыбью. Не знаю,
кого встречу еще и вернусь ли. У брода,
в лодке маленькой кто-то играет на лютне.

Владыка всей жизни моей, Ты позволишь ли мне предстоять
пред лицем Твоим каждый день? О владыка
миров, я могу ли стоять пред тобою?
Под небом великим твоим, одинокий, молчащий,
в смиренности сердца, могу ли стоять пред тобою?
В сём мире твоём, погруженном в борьбу и работу,
среди суетливой толпы, стоять пред лицом я могу ли?
Когда завершен в мире труд мой, Владыка царей, то могу ли
стоять одиноко, смиренно пред ликом Твоим я?

Твои дары нам, смертным - утоляют,
не уменьшаясь, возвращаются к тебе.
Река свершает труд, через поля
и поселения спеша; и все ж теченье
стремится неустанное её
Твоих ног омовенье совершить.
Окрестность аромат цветов наполнит,
последний их удел – в жертву Тебе.
Мир не скудеет, поклоняясь лишь Тебе.
По-разному приемлют люди смысл слов поэта;
только Ты один последним смыслом этих слов пребудешь...

Как Бога я знаю Тебя, и стою в стороне –
не смею приблизиться, равным себя не считая,
Я знаю тебя как отца и склоняюсь к ногам –
руки же твоей не касаюсь как друга;
В местах нисхождений Твоих не стою
и к сердцу не прижимаю,
ты - Бог, я тебе не товарищ.

Ты – брат мой средь братьев,
но их я не замечаю,
не разделяю я с ними доход свой –
делю всё с Тобою.
И в горе и в радости к ним не стремлюсь –
лишь к Тебе я.
Не смея отдать свою жизнь – в воды жизни и не погружаюсь.

Коль не суждено мне Тебя в жизни встретить,
дай чувствовать вечно, что я созерцанья лишился
твой образ увидеть - дай помнить, дай мне ощущать жало скорби

Дни длятся мои на базаре мирском многолюдном,
и руки мои ежедневно во прибыли злате,
но дай помнить вечно, что я ничего не имею, –
дай ни на мгновенье мне не забывать, ощущать жало скорби
в моих сновидениях и посреди действа людского.
Когда я устало сижу у дороги, когда отдыхаю
в пыли и во прахе, дай чувствовать мне перспективу
пути впереди – дай мне не забывать ни мгновенье,
дай мне ощущать жало скорби в моих сновиденьях и посреди действа.
В прекрасных покоях средь звуков свирели и смеха
дай мне вечно чувствовать, что не позвал Тебя в дом я –
дай ни на мгновение не забывать,
ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы жизни.

Отпущаеши ныне. Пожелайте мне легкой дороги!
Кланяюсь, уходя. Вот ключи от дверей,
отрекаюсь от прав на жилище.
Только ласковых слов попрошу на прощанье.
Долго были соседями; получил от вас больше, чем дать смог.
Наступает рассвет, и светильник в углу иссякает.
Уже слышу дорожный призыв, мне - в дорогу.

О, божество разрушенного храма,
где струны порваны - хвалу не воздают.
Вечерний звон не собирает на служенье
тебе. Вокруг тих воздух и безмолвен.
Весной жилище навещает ветер,
неся весть о цветах – их не приносят.
Служитель твой скитается доныне,
о милостях горюя - в них отказ.
В вечерний час, когда огни и тени
с тьмой праха сочетаются, лишь он
к разрушенному храму с жаждой в сердце
приходит. Много таких дней в молчании проходит,
молитвы ночью - без светильников огней.
Как много новых фресок брошено в поток
священного забвенья в должный час.
Лишь божество разрушенного храма лишено
служителей и в вечном небреженьи.

Когда смерть у двери, что ты гостье предложишь?
Чашу жизни моей в дар возьми, пред тобою слагаю
урожай дней осенних и летних ночей моих сладость.

Последнее осуществленье жизни, смерть моя,
приди, шепни мне! Ждал Тебя,
ради тебя снося и смех и муки жизни.
Все, что имею и на что надеюсь,и вся любовь –
оно текло к Тебе. Сплетен венок, готов для жениха.
С венчанием невеста дом оставит
свой, встретит Господина в тиши ночи.

В час ухода мой пожелайте мне счастья, друзья!
Под зарею небес путь мой будет прекрасен!
Ничего я с собой не беру.
Отправляюсь с пустыми руками и сердцем в надежде.
Венок брачный надену.
Плащ странника не для меня, хоть опасность в пути - но нет страха.
Звезды вечером выйдут - уж путь мой закончен,
уже жалость вечерних мелодий у царских ворот зазвучит.

Всю жизни Тебя искали мои песни,
ведя меня от двери к двери,
посредством песен постигал я мир.
Они лишь - мой учитель; тайные пути
показывая, звезды в небе сердца
они открыли. Поводя весь день меня
по таинствам страны средь мук и наслаждений,
к каким вратам к закату привели
в конце дороги этой?

Смерть у моих дверей, и зов твой принесла.
Ночь в сумраке и сердце мое в страхе,
но, взяв светильник, ей открою дверь,
склонясь приветливо - твой вестник у меня.
Пред нею преклонясь и слагаю сердце
к стопам посыльного. Она назад вернется,
заданье выполнив, и в опустелом доме только тело
останется последним отдаяньем.

Надежда угасает. Я ищу
ее повсюду в доме.
Ее нет. Дом невелик.
Ушедший не вернется.
Владыка мой,
дворец Твой безконечен,
я в поисках пришел к Твоей двери,
под балдахином неба, взор свой поднимаю.
Я к вечности пределу подошел,
ничто не исчезает - ни надежда,
ни счастье, ни черты лица сквозь слезы.
Жизнь опустела - погрузи ее
в Свой океан, верни мне сладость
ко вселенной причащенья моего.

Когда оставлю руль - свои положишь руки,
борьба напрасна, это неизбежно.
С исходом, сердце, молча примирясь,
считай за счастье тихо постоять
на месте предназначенном. Светильник
мой меркнет при порывах ветра,
я забываю все, разжечь его пытаясь...
На этот раз я мудр и жду во тьме,
циновку разостлав. Когда Тебе угодно,
приди и молча сядь со мною рядом.

Он повелел - речей моих не слышно,
лишь шепот, песнью сердце зазвучит...
На рынок все спешат, все уже там,
но я отпущен. Пускай расцветут
цветы в моем саду, хоть час иной,
пускай жужжанье пчел его наполнит.
В борьбе добра со злом провел я дни,
теперь же товарищу моих
ненужных дней сердце мое угодно
склонить к себе - не знаю я, зачем
такой призыв к ненужной цели...

Настанет день, и взор мой не увидит земли,
с последнею завесой на глазах меня оставят.
Звезды будут бодрствовать в ночи,
и снова встанет утро, как морские волны
время печали с радостями будет продолжать.
При мысле о конце моих времен преграда разрушается - я вижу
при свете смерти Твой прекрасный мир
с его сокровищами - он везде прекрасен!
Достигнутое и предел мечтаний - все проходит мимо.
Дай мне, что я отринул и презрел.

Скажу: не превзойти, что видел.
Вкусил мед лотоса на океане света,
блажен от этого, и слово завершаю.
Роль в этом театре образов сыграв,
узрев Того, кто образ не имеет,
затрепетав от соприкосновенья,
и коль конец придет - пускай приходит.
Прощальным словом пусть все это станет.

Приветствуя Тебя,
все чувства раскрываю,
касаясь мира, я у ног Твоих.
Как облако в июле над землей,
набухшее невылитою влагой,
в приветствии Тебе моя душа
склоняется перед Твоею дверью.
Пускай сольют созвучия свои
все мои песни в их поток единый,
в приветствии Тебе поток течет
в моря безмолвия. Пусть журавлиным клином
стремится вся жизнь моя к обители своей
в приветствии Тебе едином...

Время в руках бесконечно Твоих, о Владыка.
Некому дней и ночей счет вести,
и века расцветают и вянут.
Ты ждешь.
Маленький дикий цветок совершенствуя,
веком Ты век заменяешь.
Мы же настолько бедны, что и время торопим.
Время я раздаю всем просящим его,
на алтаре лишь Твоем нет пока приношений.
И тороплюсь на закате, боясь опоздать,
хоть пока успеваю.

Хвалу Непобедимому воздам,
трофеи поднесу, тебя украшу
венками пораженья своего.
И знаю - гордость будет сломлена моя,
жизнь выйдет из оков в безмерной муке,
и сердце, опустев, взрыдает песней
так, как поет совсем пустой тростник,
и камень оттого в слезах растает...
Я знаю, лотос не закроет лепестки,
тайник откроется, и с неба обратится
взор, призовя меня в молчании. Ничто
не остается, ничего мне -
и смерть свою у Твоих ног приму.

Ныряю в океана форм пучину,
стремясь жемчужину безформенного встретить.
Я переход по морю завершил,
носиться по волнам уж нет отрады.
В бессмертном жажду смерти, на краю
неизмеримой бездны я в чертогах,
где музыка беззвучных струн поет,
настрою арфу жизни прожитой
уже навеки, из нее исторгнув
последний звук,
к Безмолвного ногам сложу ее я.

С землей разлуки час прощальным станет словом:
"Что видел - несравненно. Я вкусил
ту сладость лотоса невидимую, что
цветет в сем светоносном океане,
блажен он - пусть моим прощальным словом будет.
В замене форм участвовал и я,
узревши лик не знающего формы.
В прикосновении Его я содрогнулся;
и если должен быть конец всему -
пусть он настанет". Пускай же эта фраза
останется моим прощальным словом.

В игре с Тобой не спрашивал, а кто ты?
Ни радости, ни страха, жизнь текла...
Будя меня с утра, Ты сотворял мне радость
Не вдумывался в песен смысл, что слышал,
мой голос просто схватывал напевы,
а сердце просто отзывалось им.
Но время игр прошло, что вижу пред собою?
Потупя взор, весь мир у твоих ног
в безмолвном страхе замер. Пред тобою
стоит светил белмолвных рой на небе.

Хвалился пред людьми, что Тебя знаю.
Они в трудах моих Твой образ видят
и спрашивают автора "Кто Он"?
Не зная что ответить, говорю:
"Я, право, не могу сказать".
Хуля меня, с презрением уходят.
Ты улыбаешься.
Влагаю в песнь мою я повесть о тебе,
переполняет сердце тайна.
И вновь вопросы: "Расскажи нам смысл".
Не зная, что ответить, говорю:
"Кто знает..." Уходя со злобой,
смеются.
Улыбаешься в тиши...

Странствование мое долго, и путь мой долог. Я сел в колесницу рассвета и устремил свой путь по пустыням миров, оставляя следы на планетах и звездах.
Это самый далекий, но и самый близкий к себе самому путь, самый запутанный, но ведущий к совершеннейшей простоте песни.
Путник должен стучать в каждую чужую дверь, дабы найти свою, должен странствовать по всем мирам, чтобы в конце концов достигнуть сокровеннейшего алтаря.
Взор мой блуждал беспредельно – и вот я закрыл глаза и сказал: «Ты здесь!»
Вопрос и вопль: «О, где же?» – разливаются реками слез, и воды их затопляют мир верой: «Я есмь!»
***
Ты создал меня бесконечным, такова твоя воля. Этот бренный сосуд ты опустошаешь непрестанно и опять наполняешь новой жизнью.
Эту маленькую свирель из тростника ты носил по холмам и долинам и играл на ней мелодии вечно новые.
От бессмертного прикосновения твоих рук мое слабое сердце переполняется радостью и рождает слово неизреченное.
Твои несметные дары нисходят только на эти маленькие, маленькие руки. Века проходят, но ты все изливаешь их, и все еще есть для них место.
***
– Узник, поведай мне, кто вверг тебя в оковы?
– Мой повелитель, – сказал узник. – Я думал, что превзойду всех в мире богатством и могуществом, и за – таил в своей сокровищнице всю казну моего повелителя. Когда сон одолел меня, я лег на ложе, уготованное моему господину, и, пробудясь, увидел, что я узник своей собственной сокровищницы.
– Узник, поведай мне, кто сковал эту несокрушимую цепь?
– Я сам, – ответил узник, – я сам сковал ее так заботливо.
Я думал, что моя непобедимая мощь покорит весь мир, а я один буду свободен. И денно и нощно работал я над цепью, раскалял ее в пламени и осыпал жестокими, тяжкими ударами. Когда же, наконец, работа была кончена и звенья были связаны несокрушимо, я увидел, что она сдавила меня самого.
***
Жизнь моей жизни! Я всегда буду пытаться сохранять в чистоте свое тело, зная, что на всех членах моих – твое живительное прикосновение.
Я всегда буду пытаться охранять помыслы мои от неправды, зная, что ты та правда, свет которой зажжен во мне.
Я всегда буду пытаться изгонять все злое из моего сердца и питать в нем любовь, зная, что ты пребываешь в сокровеннейшем ковчеге его.
И целью моей будет – проявить тебя в каждом деянии, ибо я знаю, что ты подкрепишь меня.
***
Желания мои многи и крик мой жалобен, но ты всегда спасал меня суровым отказом; и этой мощной милостью проникнута вся моя жизнь.
Изо дня в день ты делаешь меня все достойнее тех простых, великих и непрошенных даров, кон ты ниспосылаешь мне, – этих небес, этого тела, и жизни, и разума, ограждая меня от напасти чрезмерных желаний.
Есть часы, когда я бессильно томлюсь, есть часы, когда я пробуждаюсь и спешу к своей цели; но ты неумолимо бежишь от меня.
Изо дня в день ты делаешь все достойное полного приятия тебя, отказывая мне ежечасно и ограждая от напасти слабых, неверных желаний.
***
Тяжки узы, но сердце страждет, когда я пытаюсь разорвать их.
Свобода – вот все, чего я хочу, но стыд – надеяться на нее.
Я знаю, что бесценные сокровища таятся в тебе и что ты мой лучший друг, но у меня не хватает сил вымести сор, что наполняет мой дом.
Одежда, облекающая меня, – прах и смерть. Но, сгорая ненавистью к ней, я все же ношу ее с любовью.
Мои прегрешения безмерны, пороки велики, мой стыд сокровенен и тяжел; но когда я прибегаю к тебе, ища своего спасения, я дрожу от страха, что моя мольба исполнится.
***
Если ты безмолвствуешь, я наполню свое сердце твоим молчанием и отдамся ему. Я буду соблюдать тишину, подобно звездной ночи, не смыкающей своих очей и со смирением склоняющей главу.
Утро настанет неминуемо, мрак исчезнет, и твой голос польется с небес золотыми потоками.
И слова твои зазвучат песнями из каждого гнезда моих птиц, и твои мелодии расцветут цветами в моих лесных кущах.
***
Тот, кого я облекаю моим именем, плачет в этой темнице.
Я вечно воздвигаю стены ее; и по мере того как она день за днем высится в небо, скрывается истинное существо мое.
Я горд высотой этой стены и замазываю песком и глиной малейшую скважину в ней – и теряю из виду истинное существо мое.
***
Пусть останется от меня самое малое, чтобы я мог сказать: ты – все.
Пусть останется самое малое от моей воли, чтобы я мог чувствовать тебя всюду и прибегать к тебе со всеми нуждами и предлагать мою любовь ежечасно.
Пусть останется от меня самое малое, чтобы я никогда не мог скрывать тебя.
Пусть останется самое малое от моих уз, чтобы я был связан с твоей волей узами твоей любви.
***
Я не знаю, с каких далеких пор ты идешь навстречу мне. Твое солнце и звезды не могут скрыть тебя от меня навсегда.
Много утр и вечеров слышались твои шаги и стучался в мое сердце твой вестник, тайно звавший меня.
Я не знаю, отчего я так встревожена нынче, отчего трепет радости охватывает мою душу.
Точно настало время кончить мой труд, и я чувствую в воздухе слабый аромат твоего сладостного присутствия.
***
Да сольются все радости в моей последней песне: радость, что заставляет землю утопать в буйном обилия трав, радость, что кружит в пляске близнецов – жизни и смерти – по необъятному миру, радость, что мчится с бурей, потрясая и пробуждая жизнь смехом, радость, что в слезах поникла над раскрытым красным лотосом страдания, и радость, что в прах повергает все, что имеет, и не ведает слова.
***
Да, я знаю, что это лишь твоя любовь, о возлюбленный моего сердца: этот золотой свет, что танцует на листьях, эти ленивые облака, что плывут по небу, это дуновение, оставляющее прохладу на моем челе.
Утренний свет затопил мои глаза: это ты шлешь весть моему сердцу. Твой лик склонился с высот, твои глаза глядят в мои глаза, и мое сердце касается твоих ног.
***
Это мука разъединения распространяется по всему миру и порождает неисчислимые образы в бесконечном небе.
Это печаль разъединения всю ночь глядит в молчании от звезды к звезде и рождает созвучие среди шумящих листьев в дождливом сумраке июля.
Это всеобъемлющая скорбь внедряется в любовь и желание, в страдание и радости, и это она вечно тает и разливается песнями в моем сердце поэта.
***
Тот самый поток жизни, что течет день и ночь в моих жилах, течет во вселенной и танцует размеренный танец.
Это та самая жизнь, что радостно пробивается сквозь прах земли в несметных стеблях трав и разливается шумными волнами цветов и листьев.
Это та самая жизнь, что качается в океане – колыбели рождений и смерти, в приливах и отливах.
Я чувствую, что члены мои становятся лучезарными в соприкосновении с этой жизнью. И гордость моя – от этого векового биения жизни, танцующего в моей крови.
***
Когда я оставлю руль, настанет время взять его тебе. Что надлежит, будет сделано. Напрасна борьба.
Тогда, сердце, молча примирись со своим поражением. И считай за счастье тихо, тихо стоять там, где тебе предназначено.
Светильники мои меркнут при каждом дуновении ветра, и, пытаясь возжечь их, я забываю все остальное.
Но я буду мудр на этот раз и буду ждать во тьме, разостлав на полу свою циновку; и когда тебе будет угодно, господи, молчаливо приди и сядь здесь.
***
Я погружаюсь в пучину океана форм в надежде найти совершеннейшую жемчужину бесформенного.
Кончено плаванье от пристани к пристани в моей побитой ветрами ладье. Давно прошли те дни, когда мне было отрадой носиться по волнам.
И теперь я жажду смерти в бессмертном.
В пышных чертогах у неизмеримой бездны, где рождается музыка беззвучных струн, я возьму арфу моей жизни.
Я настрою ее навеки и, когда исторгну последний рыдающий звук, положу ее, безмолвную, к ногам безмолвного.
***
Я похвалялся перед людьми, что знаю тебя. Они видят твой образ во всех трудах моих. Они приходят и спрашивают меня: «Кто он?»
Я не знаю, что ответить им. Я говорю: «Право, я не могу сказать».
Они хулят меня и с презрением уходят. А ты сидишь и улыбаешься.
Я влагаю в песни мою повесть о тебе. Тайна переполнила мое сердце. Приходят и спрашивают меня: «Скажи смысл их». Я не знаю, что ответить. Я говорю: «Ах, кто знает, что значат они!» Вопрошавшие со смехом и злобой идут прочь. А ты сидишь и улыбаешься.

музыка: Алексей Рыбников
слова: Рабиндpанат Тагоp
исполнитель: Ирина Отиева

Рабиндранат Тагор — выдающийся индийский писатель, поэт, общественный деятель, художник, композитор, первый из азиатов лауреат Нобелевской премии по литературе — родился в Калькутте 7 мая 1861 г. Он был в семье, очень известной и зажиточной, 14-ым ребенком. Будучи потомственными землевладельцами, Тагоры сделали свой дом открытым для многих известных общественных деятелей и людей культуры. Мать Рабиндраната скончалась, когда тому было 14 лет, и это событие оставило в сердце подростка громадный след.

Он начал писать стихи, будучи 8-летнем мальчиком. Получив хорошее домашнее образование, был учащимся частных школ, в частности калькуттской Восточной семинарии, Бенгальской академии. В течение нескольких месяцев 1873 г., находясь в путешествии по северу страны, юный Тагор был чрезвычайно впечатлен красотами этих краев, а, познакомившись с культурным наследием, был поражен его богатством.

1878 г. стал для него дебютным на литературном поприще: 17-летний Тагор публикует эпическую поэму «История поэта». В этом же году он отправляется в столицу Англии, чтобы в Университетском колледже Лондона обучаться юриспруденции, однако, проучившись ровно год, возвращается в Индию, в Калькутту, и, следуя примеру братьев, начинает заниматься писательской деятельностью. В 1883 г. он женится и публикует первые стихотворные сборники: в 1882 г. — «Вечерняя песня», в 1883 г. — «Утренние песни».

Следуя просьбе отца, Рабиндранат Тагор в 1899 г. берет на себя роль управляющего одного из родовых поместий в восточной Бенгалии. Деревенские пейзажи, нравы сельских жителей являются главным объектом поэтических описаний 1893-1900 гг. Это время считается расцветом его поэтического творчества. Сборники «Золотая ладья» (1894) и «Мгновение»(1900) имели большой успех.

В 1901 г. состоялся переезд Тагора в Шантиникетан неподалеку от Калькутты. Там он и еще пятеро учителей открыли школу, для создания которой поэт продал авторское право на свои сочинения, а его жена — некоторые драгоценности. В это время из-под его пера выходят и стихи, и сочинения других жанров, в том числе статьи на тему педагогики и учебники, работы по истории страны.

Следующие несколько лет в биографии Тагора были ознаменованы целым рядом печальных событий. В 1902 г. умирает жена, в следующем году туберкулез уносит жизнь одной из его дочерей, а в 1907 г. младший сын поэта погибает от холеры. Вместе со старшим сыном, который отправлялся на учебу в Иллинойский университет (США), уезжает и Тагор. Остановившись по дороге в Лондоне, он знакомит со своими стихами, переведенными им же на английский, литератора Уильяма Ротенстайна, с которым они были знакомы. В том же году английский писатель помог ему опубликовать «Жертвенные песни» — это делает Тагора известной личностью в Англии и США, а также в других странах. В 1913 г. Тагор получил за них Нобелевскую премию, потратив ее на нужды своей школы, которая после окончания Первой Мировой войны превратилась в бесплатный университет.

В 1915 г. Тагор был награжден рыцарским званием, но после того, как британские войска спустя четыре года расстреляли демонстрацию в Амритсаре, отказался от регалий. Начиная с 1912 г. Тагор предпринял много путешествий по США, Европе, Ближнему Востоку, Южной Америке. Для стран Запада Тагор в большей степени являлся известным поэтом, однако на его счету большое количество сочинений и других жанров, которые в общей сложности составили 15 томов: пьесы, эссе и др.

На протяжении четырех последних лет жизни литератор страдал от ряда заболеваний. В 1937 г. Тагор, потеряв сознание, какое-то время находился в коме. Под занавес 1940 г. болезнь обострилась и в конечном итоге 7 августа 1941 г. унесла его жизнь. Рабиндранат Тагор пользовался у себя на родине огромной популярностью. Четыре университета страны удостоили его почетной степени, он являлся почетным доктором Оксфордского университета. Современные гимны Индии и Бангладеш написаны на стихи Тагора.

У Рабиндраната Тагора нет стихотворения под названием «Последняя поэма», в песне использованы фрагменты стихотворения из романа «Последняя поэма».
В романе речь идет о двух возлюбленных — юноше Омито и девушке Лабонно, которые в конце повествования понимают, что земная любовь между ними невозможна, однако при этом уверены, что незримая связь между их сердцами не исчезнет никогда. Омито решает жениться на девушке по имени Кетоки, он любит её не так, как Лабонно: «То, что привязывает меня к Кетоки, - любовь. Но эта любовь - как вода в сосуде, которую я пью каждый день. Любовь к Лабонно - это озеро, которое нельзя вместить в сосуд, но в котором омывается моя душа».
Идею небесной любви Омито выражает в стихотворении, которое он посылает Лабонно:

Ты, уходя, со мной осталась навсегда,
Лишь под конец мне до конца открылась,
В незримом мире сердца ты укрылась,
И я коснулся вечности, когда,
Заполнив пустоту во мне, ты скрылась.
Был темен храм души моей, но вдруг
В нем яркая лампада засветилась,-
Прощальный дар твоих любимых рук,-
И мне любовь небесная открылась
В священном пламени страданий и разлук.

Вскоре Омито получает ответ на свое письмо. Лабонно пишет, что через полгода выходит замуж за другого, также в письме есть стихотворение, где Лабонно по-своему выражает идею невозможности земной любви между ней и Омито, но при этом её стихотворение, как и стихотворение Омито, дышит верой в небесную любовь.
Фрагменты прощального стихотворения Лобанно и послужили основой текста песни «Последняя поэма».

Полный текст стихотворения :

… Слышишь ли шорох летящего времени?
Вечно его колесница в пути…
Сердца удары нам слышатся в небе,
Звезды во тьме колесницей раздавлены, -
Как не рыдать им у тьмы на груди?..

Друг мой!
Время мне бросило жребий,
В сети свои захватило меня,
Мчит в колеснице опасной дорогой,
Слишком от мест, где ты бродишь, далекой,
Там, где уже не увидишь меня,
Там, где неведомо, что впереди…
Кажется мне: колесницей захвачена,
Смерть уже тысячу раз победив,
Вот я сегодня взошла на вершину,
В блеске зари обагренно-прозрачную… -
Как не забыть свое имя в пути?

Ветер ли старое имя развеял?
Нет мне дороги в мой брошенный край…
Если увидеть пытаешься издали, -
Не разглядишь меня…

Друг мой,
Прощай!
Знаю — когда-нибудь в полном спокойствии,
В позднем покое когда-нибудь, может быть,
С дальнего берега давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня!
Цветом бакуля опавшим и плачущим
Небо тебя опечалит нечаянно, -
Ты погляди, не осталось ли что-нибудь
После меня?…
В полночь забвенья
На поздней окраине
Жизни твоей
Погляди без отчаянья, -
Вспыхнет ли?
Примет ли облик безвестного сонного образа,
будто случайного?…

…Это не сон!
Это — вся правда моя, это — истина,
Смерть побеждающий вечный закон.
Это — любовь моя!
Это сокровище -
Дар неизменный тебе, что давно еще
Был принесен…
В древний поток изменений заброшена,
Я уплываю, — и время несет меня
С края на край,
С берега к берегу, с отмели к отмели…
Друг мой, прощай!

Ты ничего не утратил, по-моему…
Вправе и пеплом и прахом играть -
Создал бессмертной возлюбленной образ, -
Блеск и сиянье бессмертной возлюбленной
вызвать из сумрака можешь опять!

Друг!
Это будет вечерней игрою,
Не помешает меня вспоминать…
Жадным движеньем обижен не будет
Трепет левкоев на жертвенном блюде.
Ты обо мне не печалься напрасно -
Дело достойное есть у меня,
Есть у меня мир пространства и времени…
Разве избранник мой беден? О нет!
Всю пустоту я заполню опасную, -
Верь, что всегда выполнять я намерена
Этот обет.
Если же кто-нибудь, озабоченный,
Ждать меня будет с тайной тревогою, -
Счастлива буду — вот мой ответ!

Из половины светлой месяца в темную
половину вынеся
Благоухающий сноп тубероз, -
Кто — пронеся их дорогою долгою,
В ночь теневой половины месяца
Жертвенный мог бы украсить поднос?

Кто и меня увидал бы в радости
Безграничного всепрощения?..
Соединятся злое и доброе, -
Им на служенье себя отдам!

Вечное право я получила,
Друг мой, на то, что сама отдала тебе…
Ты принимаешь мой дар по частям.

ИнфоГлаз.рф Ссылка на статью, с которой сделана эта копия -

Я хотела – и не осмелилась попросить у тебя венок из роз, украшавший твою грудь. И я ждала до утра, до твоего ухода, чтобы собрать его останки на своем ложе. И, точно нищая, искала на рассвете, не осталось ли хоть единого лепестка.

Увы, что же я нашла? Что осталось от твоей любви? Ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой. Остался мощный меч, сверкающий, как пламя, тяжкий, как громовой удар. Юный утренний свет озаряет в окно мое ложе. Утренняя птичка щебечет и спрашивает:

"Женщина, что же осталось тебе?"

Да, ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой – твой ужасный меч.

Я сижу и дивлюсь, к чему мне твой дар? Мне негде спрятать его. Мне, слабой, стыдно носить его, мне больно, когда я прижимаю его к своей груди. И все же я с гордостью буду носить в сердце своем этот твой дар – бремя мучений.

Отныне страх не будет уже владеть мною в этом мире – ты будешь победителем в каждой моей битве. Ты послал мне в спутники смерть, и я увенчаю ее моей жизнью. Твой меч со мною, он может сокрушить мои оковы, уже нет страха для меня в мире.

Отныне я сброшу все украшения, владыка сердца моего, я уже не застенчивая, нежная девушка, я уже не буду ждать, таиться и плакать. Ты дал мне свой меч – украшений мне не надо!

55

Прекрасен твой браслет, усеянный звездами и искусно оправленный в самоцветы. Но еще прекраснее твой меч, его сверкающее лезвие, подобное распростертому крылу божественной птицы Вишну, пронизанному гневным румяным блеском заката.

Оно трепещет, подобно последнему лучу жизни; оно сияет, как чистое пламя бытия, пожирающее все земное и суетное одной могучей вспышкой.

Прекрасен твой браслет, усеянный самоцветами; но твой меч, о повелевающий громами, облечен столь безмерной красотой, столь страшной, что нет сил ни смотреть на него, ни думать о нем.

56

Я ничего не просила у тебя; я не сказала тебе своего имени.

Когда ты уходил, я стояла молча. Я стояла возле колодца в косой тени дерева, и женщины уходили домой с глиняными кувшинами, наполненными до краев.

Они звали меня и кричали: "Пойдем с нами, утро уже повернуло на полдень". Но я все еще томилась и медлила, объятая смутным раздумьем.

Я не слыхала, как ты подошел. Твой взгляд был печален, когда он упал на меня, твой голос звучал устало, когда ты тихо сказал:

"Ах, я путник, изнывающий от жажды". Я очнулась от своего сна наяву и налила воды из кувшина в твои пригоршни. Листья шелестели над нами; кукушка куковала в глубине рощи, и благоухание цветов баблы доносилось с поворота дороги.

Я стояла, онемев от стыда, когда ты спросил мое имя. Правда, – что я сделала для тебя, чтоб ты помнил меня? Но воспоминание о том, что я могла дать тебе воды и утолить твою жажду, будет жить в моем сердце и наполнять его нежностью. Близок полдень, устало поют птицы, листья нима шелестят надо мною, а я сижу и думаю, думаю.

57

Истома в сердце твоем, и дремота еще смыкает твои вежды.

Разве не дошла до тебя весть, что цветок уже сверкает царственным блеском среди терний? Проснись, проснись! Не теряй времени напрасно!

В конце каменистой тропы, в стране девственного молчания, одиноко сидит друг мой. Не обманывай его. Проснись, проснись!

Что, если небо затрепещет в полуденном зное? Что, если жгучий песок раскинет плащ жажды?

Разве нет радости в глубине твоего сердца? При каждом твоем шаге разве не будет звучать арфа дороги сладкой музыкой муки?

58

Вот почему так велика во мне твоя радость. Вот почему ты снизошел ко мне! О владыка небес, где была бы твоя любовь, если б не я?

Ты сделал меня соучастницей всех твоих сокровищ.

В моем сердце бесконечный трепет твоей радости. В моей жизни всюду твоя воля. Царь царей, ты облекся в красоту, дабы пленить меня. И вот любовь твоя растворяется в любви твоей возлюбленной, и ты зрим в совершенном союзе их.

59

Свет, свет мой, мир наполняющий свет, взоры ласкающий свет, сердце услаждающий свет.

Ах, свет танцует, возлюбленный мой, в сердце моей жизни; свет ударяет, возлюбленный мой, по струнам моей любви; небо разверзается, ветер бушует, смех проносится над землей.

Мотыльки поднимают свои паруса в море света. Лилии и жасмины распускаются в волнах света.

Свет рассыпается золотом на каждом облаке, возлюбленный мой, и алмазы сыплются в изобилии.

Веселие течет от листа к листу, возлюбленный мой, ликование безмерное. Небесная река вышла из берегов, и радость затопляет все.

60

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети.

Беспредельное небо неподвижно и беспокойные воды бурны. На морском берегу бесконечных миров дети встречаются с криками и плясками.

Они строят домики из песка и играют пустыми раковинами. Из увядших листьев они делают кораблики и с улыбкой пускают их в необъятную пучину. Дети играют на морском берегу миров.

Они не умеют плавать, они не умеют закидывать сети. Искатели жемчуга ныряют за жемчужинами, купцы плывут на своих кораблях, а дети собирают камешки и снова разбрасывают их. Они все ищут тайных сокровищ, они не умеют закидывать сети.

Морская зыбь смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья. Сеющие смерть волны поют пустые песни детям, подобно матери, качающей колыбель младенца. Море играет с детьми, и бледно сияет улыбка прибрежья.

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети. Буря скитается по бездорожью небес, корабли гибнут в неизведанных водах, смерть вокруг, а дети играют. На морском берегу бесконечных миров великое сборище детей.

61

Когда воины впервые вышли из чертогов своего повелителя, куда они сокрыли свою мощь? Где были их доспехи, их оружие?

Они казались бедными и беспомощными, и стрелы сыпались на них градом в тот день, когда они вышли из чертогов своего повелителя.

Когда воины возвращались в чертоги своего повелителя, куда скрыли они свою мощь?

Они бросили меч и бросили лук и стрелу; мир был на их челе, и они оставили плоды своей жизни позади себя в тот день, когда возвращались в чертоги своего повелителя.

62

Сон, что слетает на глаза ребенка, – кто знает, откуда он?

Да, говорят, что его жилище там, в сказочном селении, в сумраке леса, тускло озаряемом светляками, где висят две нежных зачарованных почки. Оттуда приходит он целовать глазки ребенка.

Улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит, – кто знает, где она рождается? Да, говорят, что юный бледный луч лунного серпа коснулся края тающего осеннего облачка, и улыбка зародилась в грезах росистого утра – та улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит.

Милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка, – кто знает, где таился он? Да, когда мать была молоденькой девушкой, он наполнял ее сердце кротким и безмолвным таинством любви – милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка.

63

Когда я приношу тебе пестрые игрушки, дитя мое, я понимаю, почему такая игра красок на облаках, на воде и почему цветы так ярки – когда я дарю тебе пестрые игрушки, дитя мое.

Когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать, я понимаю, почему звучит музыка в листьях и почему волны шлют хоры своих голосов сердцу внимающей земли – когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать.

Когда я опускаю сласти в твои жадные ручки, я понимаю, почему есть мед в чашечке цветка и в плодах затаенная сладость – когда я опускаю сладости в твои жадные ручки.

Когда я целую твое личико, чтобы заставить тебя улыбнуться, мое сокровище, я понимаю, что за радость изливается с небес в утреннем свете и какое наслаждение дарит летний ветерок моему телу – когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

64

Какой божественный напиток ты хотел бы испить, господи, из переполненной чаши моей жизни?

Поэт, испытываешь ли ты радость, видя свое создание моими глазами и у дверей моего слуха молчаливо внимая своей вечной гармонии?

Твой мир рождает слова в моем уме, твоя радость добавляет к ним музыку. Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою же сладость.

65

В дни праздности я печалился о потерянном времени. Но оно не потеряно, владыка мой. Каждое мгновение моей жизни – в твоих руках.

Сокровенный в сердце сущего, ты взрощаешь семена в побеги, почки – в цветы и цветы – в плоды.

Я устал и уснул на праздном ложе и думал, что труды окончены.

Утром я пробудился и увидел, что мой сад полон чудесами цветов.

он, что скользит по глазам малютки – знает ли кто-нибудь, откуда он исходит? О, да, молва гласит, что обитель его в волшебном селении, где среди теней тускло озаренного светляками леса висят два застенчивых чародейственных бутона. Оттуда прилетает он целовать глаза малютки.

Улыбка, что играет на губах малютки, когда он спит, – знает ли кто-нибудь, где она родилась? О, да, молва шалит, что юный бледный луч нарастающего месяца коснулся края тающей осенней тучки, и впервые тогда родилась улыбка в грезе омытого росою утра – улыбка, что играет на губах малютки, когда он спит.

Сладостная, нежная свежесть, что расцветает на членах малютки – знает ли кто-нибудь, где она так долго таилась? О, да, когда мать его была молодой девушкой, она охватывала ее сердце нежной и безмолвной тайной любви – сладостная, нежная свежесть, что расцвела на членах малютки.

огда я приношу тебе раскрашенные игрушки, дитя мое, я постигаю, для чего на облаках и на воде такая игра красок, и для чего цветы расписаны таким множеством оттенков – когда я дарю тебе раскрашенные игрушки, дитя мое.

Когда я пою, чтоб заставить тебя плясать, я хорошо знаю, для чего посылают волны хор своих голосов к сердцу внимающей земли – когда я пою, чтоб заставить тебя плясать.

Когда я приношу сласти твоим жадным рукам, я знаю, для чего есть мед в чашечке цветка и для чего плоды тайно наполняются сладким соком – когда я приношу сласти твоим жадным рукам.

Когда я целую лицо твое, чтоб заставить тебя улыбнуться, любовь моя, я постигаю, каков восторг, что струится с неба в свете утра, какова услада, которую летний ветерок приносит моему телу – когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

ы сделал меня известным друзьям, которых я не знал. Ты дал мне место в домах, не мне принадлежащих. Ты приблизил дальних и из чужого сделал брата.

У меня тревога в сердце, когда я должен покинуть обычное убежище, – я забываю, что и в новом обитает старое и что ты обитаешь и там.

В рождении и в смерти, в этом мире и в других, куда бы ты ни повел меня, всюду ты, все тот же единый спутник моей бесконечной жизни, вечно связующий мое сердце с непривычными узами радости.

Тому, кто знает тебя, никто не чужд, нет для него запертой двери. О, внемли моей молитве, не дай мне утратить в общении со многими блаженство прикосновения к единому.

а откосе пустынной реки, среди высоких трав, я спросил ее: "Девушка, куда ты идешь, затемняя плащом свою лампаду? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она подняла на миг свои черные глаза и взглянула мне в лицо сквозь сумрак. "Я пришла к реке, – сказала она, – пустить свою лампаду по течению, когда дневной свет померкнет на западе". Я стоял один среди высоких трав и следил за робким пламенем ее лампады, бесцельно плывущей по течению.

В безмолвии надвигавшейся ночи я спросил ее: "Девушка, у вас все огни зажжены, – куда ты идешь со своей лампадой? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она подняла к моему лицу свои черные глаза и остановилась на миг в нерешимости. "Я пришла, – сказала она наконец, – посвятить свою лампаду небу". Я стоял и следил за ее огоньком, бесцельно сгоравшим в пустыне.

В безлунной тьме полуночи я спросил ее: "Девушка, зачем ты держишь лампаду у своего сердца? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она остановилась на миг и задумалась, глядя на мое лицо во мраке. "Я принесла свою лампаду, – сказала она, – чтоб присоединиться к карнавалу факелов". Я стоял и следил за ее маленьким светильником, бесцельно затерявшимся среди огней.

акой божественный напиток хотел бы Ты получить, Господи Боже мой, из этой льющейся через край чаши моей жизни?

Мой Поэт, доставляет ли Тебе наслаждение видеть моими очами сотворенное Тобой и стоять у врат моих ушей, чтоб безмолвно внимать Твоей собственной вечной гармонии?

Твой мир сплетает слова в уме моем, и Твоя радость присовокупляет к ним музыку, Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою собственную сладость.