Рабиндранат тагор - последняя поэма. Рабиндранат тагор - последняя поэма Тагор сорвешь сострадательной рукой мою жизнь цветок

[Робиндранатх Тхакур (=Рабиндранат Тагор) "Жертвенные песнопения" ("Жертвопесни")

Нобелевская премия по литературе (1913) за авторскую английскую версию.
Cостав и нумерация соотв. переводу с англ. Н.Н.Пушешникова (изд. под ред. И.А.Бунина - М.,1914 или Соч. в 8 томах, т. 7, М.,1957)

"...Мы назвали поэтов поэтами и риши. Мы называем их риши, говоря о тех, в чьей поэзии высказывается истина, в чьей поэзии присутствует опыт постижения Бога. Того, кто пропитал свою поэзию религией, мы назвали риши. Например, Рабиндранат Тагор - его следует назвать риши, а не поэтом. И его Гитанджали обладает той же ценностью, что и Упанишады. Он риши. И то, что он сказал, обладает не только метрикой, ритмом, грамматикой и знанием построения языка. То, что он сказал, несёт в себе истину, опыт. Из этого течёт нектар. Но нектар этот принадлежит не ему, это нектар, который течёт свыше.

Он просто выступает в роли медиума. Представьте себе, что вы прикладываете флейту к устам какого-то человека, и он играет. У вас может возникнуть иллюзия, что это ваша мелодия, и тогда вы будете поэтом. Но если флейта будет знать о том, что эта мелодия принадлежит кому-то, тому, чьих уст касается флейта, этот человек будет риши. Рабиндранат постоянно осознаёт, что всё, что он поёт, касается его губ, но песня принадлежит кому-то другому. И это единственное средство, просто инструмент."

Ошо. Умри, йог, умри. Гл. 10]

Кто заковал тебя, узник?
- Стремясь превзойти всех богатством,
я затаил у себя всю казну господина.
Утром, проснувшись на ложе его, обнаружил,
что я в тюрьме у сокровищ...
- Кто выковал цепь?
- Сам сковал я в заботах.
Думал, что мощью весь мир покорю, став свободным,
денно и нощно упорно работал над цепью,
звенья в огне раскаляя и молотом плюща,
но когда звенья сковал,
вышла цепь, что меня самого и сдавила.

Воля Твоя, и Ты создал меня бесконечным.
Бренную форму извечно опустошая,
вновь наполняешь ее новою жизнью
и как свирель тростника по холмам и долинам
носишь с собою, играя мелодии вечно,
прикосновением рук Твоих полнится сердце
радостью, радость рождая безмолвно.
Дар твой несметный нисходит на руки людей,
вечность проходит, но Ты его все изливаешь,
значит, делам человека все есть еще место...

Когда велишь мне петь - и я пою,
и сердце мое гордость наполняет,
гляжу лицо Твое, и выступают слёзы.
Преобразуется вся горестная жизнь
в гармонию - и как морская птица
развертывает крылья дух мой.
Знаю, что песнь моя Тебе угодна,
что пред Тобой могу предстать лишь с песнью.
Твоей стопы касаюсь краем
крыла раскинутого этой песни,
которой я достигнуть не дерзнул бы,
и, опьяненный радостью от пенья,
Господь, Тебя зову я другом, забываясь...

Не знаю, как поёшь Ты, мой наставник!
Внимаю я в безмолвном изумленьи.
Свет Твоей песни озаряет мир.
По небесам дыханье песни льется,
поток священный разрушает все
преграды и вперед стремится. Сердце
стремится слиться с этой песнью,
только голос... Жажду словА, но никакое слово
в песнь не ложится... Как опутал Ты
сетями бесконечными, Наставник,
твоею песни сердце у меня...

Жизнь моей жизни, буду ж сохранять
я тело в чистоте, смиренно зная:
живительно Твое прикосновенье
на моем теле. От неправоты
хранить я буду помыслы, поняв,
что Ты - та правда, свет которой вечно
зажжен во мне.
Стараюсь зло из сердца изгонять,
одну любовь держа в нем, понимая,
где Твой чертог, и чувствуя Тебя...

Дозволь же сесть к Тебе, свой труд окончу после.
Когда Тебя не вижу, мое сердце
ни отдыха не знает ни покоя,
и мукой труд в безбрежном море мук.
Но лето принесло в окно мое
все шорохи и вздохи с гулом пчел
в цветущих рощах. Час настал припасть
лицом к Тебе и жизни петь хвалы,
в молчании себя досуг храня.

Желания обильны, скорбен крик мой,
но был Твоим отказом я спасаем;
и, мощной милостию обнимаем,
со дня ко дню достойней становлюсь
простых, великих и непрошенных даров,
что мне даешь Ты - небеса и тело, жизнь и разум,
от искушения желаний черезмерных
меня храня.

В часы, когда томлюсь безсильно,
в часы, когда я, озарён, спешу вновь к цели,
Ты вновь бежишь меня. День ото дня
Ты так меня готовишь к принятию Себя -
отказом ежечасным и ограждением от слабостей желаний.

Сорви цветок, возьми его, не медля.
Боюсь, завянет он и станет прахом.
Пусть места нет ему в твоем венке, но
уж удостой его прикосновенья
мучительного и сорви его! Боюсь,
я дня кончины не замечу,
и время жервоприношения пройдет.
Путь он неярок, слабый аромат,
но ты сорви его, пока еще не поздно
и возложи уж вместе со другими.

Песня моя, сбросив с себя украшения, ими не блещет.
Камни и роскошь союз наш расторгли б; и стали б
между Тобою и мной; их бряцание шепот бы Твой заглушило...

При Твоем виде во мне умирает тщеславье поэта.
Я простираюсь у ног Твоих, дай же мне сделать
просто прямой мою жизнь, как свирель тростника,
чтобы Ты музыкой трубку прямую наполнил.

Ребенка в княжеских одеждах и драгоценных ожерельях
игра не радует - одежды ему парчовые мешают.
Боясь порвать или запачкать, он сторонИтся уже мира
и аж боится шевельнуться.
Мать, злата узы не во благо, коль отторгают человека
от праха здравого земного, коли его лишают права
жить в естестве реальной жизни.

Глупец, на плечах ты несешь ведь себя,
подаяния просишь - у собственной двери.
Бремя свое возложи в руки тому,
кто поднять его в силах, кому иго - благом.
Ты, возжелая, лишь гасишь светильника пламя, касаясь дыханьем.
Но нечестиво оно, и из рук нечествых даров не приемлют.

Вижу подножие. Стопы Твои - посреди бедняков, что без доли.
Я, преклоняясь Тебе, не могу до глубин дотянуться,
тех, где покоятся стопы Твои средь униженных, бедных.
Гордость туда не проникнет - Ты ходишь в смиренных одеждах
средь самых бедных, униженных, сирых.
Сердце мое не находит дороги в тот край, где Ты с ними.

На праздник мира зван был, жизнь была благословенна.
И очи видели и уши слышали. И доля
была - играть на лире. Сделал все, что мог.
И не настал ли час мой, не могу ль
войти увидеть лик Твой, принести
Тебе безмолвно поклонение свое?

Не пой же гимны, четок не перебирай!
Кого ты славишь в темном углу храма
да за закрытой дверью? Лишь открой глава,
увидишь - Бог не пред тобой.
Он с пахарем на слежанной дернине,
и камень тешет Он с каменотесом.
Он с ними и под зноем и под ливнем,
в одеждах пыльных. Свой священный плащ
оставь и так как он иди в пыли на землю.
Свобода? Где найти освобожденье?
Но сам Господь творенья узы принял,
навеки связан с ними. Так очнись
от созерцания, цветы и фимиам,
оставь, что за беда, коль рубищем твои
одежды станут! С Ним пребудь, трудясь!

Странствовал долго, и долог был путь.
В колеснице рассвета путь устремил по пустыням миров,
на планетах и звездах следы оставляя.
Путь этот самый далекий, к себе ж самому и ближайший,
самый запутанный, но он ведет к простым песням.
В каждую встречную дверь постучав, помышляя
об обретеньи своей, должен путник
странствовать среди миров,
чтоб в конце к алтарю прикоснуться.

Взор мой блуждал безпредельно,
глаза я закрыл и сказал тихо: "Здесь Ты!"
Вопль и вопрос этот "Где же?" разлит слез реками,
но мир затопляют те воды верой "Я есмь!".

Я пришел к Тебе с песней, но так и не спел.
Я всего лишь настраивал струны.
Лад был неверен, слова не ложились как надо,
лишь сердце рвалось от желанья.
И не раскрылся цветок,
только ветер со вздохом проносится мимо.
Лик Твой я не увидел и голоса не уловил,
только тихие слышал шаги по дороге пред домом.
Был долгий день, обустравал место Ему, но светильник
не оказался зажжен - не могу принять в доме.
Только надеждой живу этой встречи.

Только для песен Тебе существую я,
угол снимая в чертогах.
Мне нет занятия в мире Твоем,
жизнь бесполезна в разливах бесцельных напевов.
Если пробьет час полночной
безмолвной молитвы Тебе в темном храме,
то повели мне, Владыка,
предстать пред тобой с песнопеньем!
В утреннем воздухе арфа когда зазвучит золотая,
то осенИ же предстать пред Тобою.

Жду позволенья предаться, вконец, в Его руки.
Вот почему я виновен в моих упущеньях.
Если приходят с законами, чтоб повязать меня крепко,
я их бегу, ибо жду изволенья,
чтобы предать мне себя в Его руки.
Люди меня осуждают, зовя безучастным;
все они правы в своих осужденьях.
День на базаре окончен, свободен работник.
Звавшие тщетно меня удалились во гневе.
Я же лишь жду позволенья предаться, вконец, в Его руки.

Лотос зацвел, но я мыслями был далеко, не заметил,
лишь просыпался из дремы,
чувствуя сладости след при ночном южном ветре.

Сердце щемило тоскою и чудилось лето,
что своего завершения сладостно ищет.
Я и не знал, как оно было близко,
что всё во мне уже есть; совершенная сладость
благоухает безмерно в сердечных глубинах.

В глубоком сумраке дождливого июля
незримыми шагами ходишь ты,
безмовно избегая стражи ночи.
Глаза закрыло утро, безучастно
к настойчивости ветра, и покров
окутал небо. Песни птиц
затихли по лесам, в домах закрыты двери.
Ты - путник одинокий на дороге.
Друг мой единственный, возлюбленный, врата
открыты дома моего, так не минуй их точно сновиденье.

Коль Ты безмолвствуешь, наполню своё сердце
молчанием Твоим, ему отдамся,
и сохранять я буду тишину
подобно зведной ночи, не смыкая
очей, но преклонясь смиренно.
Но утро неминуемо и мрак
исчезнет, голос Твой польётся
с небес потоками из золотого света,
и снова зазвучат Твои слова
из каждого гнезда всех моих птиц,
мелодии Твои взойдут цветами
под сводом кущ моих в лесах моих.

Мне надо в лодку. Ожидаю, часы томительны мои на берегу!
Весна сокрылась, увядающие цветы ненужные зачем-то берегу
под шум осенних волн; тенистую тропу, порхая, листья златом обряжают.
Пусто вокруг! Но в эту пустоту - ты чуешь - песни отзвуки, дрожа,
ложатся с того берега речного..

Сомкнулись тучи, и темнеет день.
Любовь моя, зачем ты заставляешь
за дверью одиноко тебя ждать?
В трудах полдневных я в толпе,
но в этот сиротливый темный час
лишь на тебя я тихо уповаю.
И если не откроешь мне лица,
меня покинешь, я совсем не знаю,
как проведу муссона долгие часы.
Смотрю на дальний мрак небес
и, плача, сердце стонет,
блуждая вместе с беспокойным ветром.

Средь этой бурной ночи ты, мой друг,
на путь любви ступил!
В отчаянии стонут небеса.
Не спится мне, и то и дело отворяю дверь,
смотря во мрак. Не видно ничего,
где же твой путь далёкий пролегает?
По мрачным берегам черной реки,
опушкой дальнею нахмуренного леса
спешишь ли, друг, ко мне
в неверном мраке ночи?

Когда день гаснет, птицы не поют,
усталый ветер стих, покрой меня
же темным покрывалом,
как землю покрываешь тканью сна
и нежно закрываешь лепестки
у лотоса в вечерний час. Избавь же
от нищеты грядущей и позора
ты путника с пустой его сумой
задолго до конца его пути,
чье рубище в пыли, иссякли силы
и обнови под сенью кроткой ночи
подобно обновлению цветка.

Добавь же света, и зажги его
горящим пламенем горячего желанья!
Мерцающий светильник - жребий, сердце, твой;
и смерть была б уделом много лучшим!
Беда стучится в дверь твою, вещая,
что бодрствует твой Господин, зовя тебя
на жаркое свиданье сквозь мрак ночи.
Все небо в тучах, ливень беспрерывно льёт.
Не знаю, чем взволнован, что со мною.
И молнии мгновенное блистанье
сгущает мрак лишь больше. Мое сердце
идет наощупь по тропе туда,
куда зовет его ночной оркестр.
Добавь же свет, зажги его горящим
ты пламенем горячего желанья!
Грохочет гром, бушует ветер, ночь углем черна.
Не дай своим часам идти во мраке,
и жизнью разожги светоч любви!

Любим я ими, в этом мире
они меня стремятся удержать
в своих руках. Твоя любовь сильнее,
и мне мою свободу оставляешь.
Боясь, что я о них забуду, от себя
они меня боятся отпустить.
Проходит день за днем, Тебя не вижу.
В молитвах не зовя, храню лишь в сердце -
но ждет Твоя любовь моей любви.

Он пришел и сел рядом, но я не проснулась.
О, горе! Мне приснился кошмар!
Он пришел в тиши ночи, в руках его арфа;
и теперь мои сны так созвучны звучащим напевам.
Отчего так бесплодны все ночи мои,
почему я не вижу того, чье дыханье меня достигает?

Я вышел на свидание. Один. Кто следует за мной во мраке ночи?
Пытаюсь оторваться - тщетно. Это Он
пылит своей стопой мне на дороге,
и гласом громким повторяет речи.
Бесстыдно мое эго, мой властитель;
стыжусь с ним к Твоей двери подойти.

Позволь в ночИ томления уснуть
мне безмятежно. Уповаю на Тебя.
Дух немощный дозволь не понуждать
приготовленьем жалким к поклоненью.
Ты ночи накрываешь пеленой
глаза усталые денницы,
чтоб радостью творенья Твоего
наутро взор блистал опять по-новой.

Вериги тяжки, но страдает сердце,
когда пытаюсь я освободиться.
Свобода - это всё, чего хочу,
стыжусь я на нее глядеть с надеждой.
Я знаю, что сокровищ кладовая
в тебе, и ты - мой лучший друг,
но сил моих пока что не хватает
душевный сор убрать мне из избы.
Моя одежда - прах и смерть, их ненанавижу,
но все ж ношу с любовью на себе.
Грехи мои безмерны, велики
пороки, тяжек тайный стыд;
молясь, дрожу от страха,
что получу все то, о чем молюсь.

Тот, облеченный именем моим -
среди темницы плачет.
Я вечно воздвигаю ее стены,
и в небо стены вырастают.
В их тени теряю сущность истинную я.
Гордясь стеной великой, укрепляю
ее и глиной и песком, чтоб даже щели
в ней не осталось - суть свою
из виду лишь теряю я при этом.

Настало утро, я впустил их в дом,
"Займем лишь уголок", - они сказали, -
"Поможем тебе Богу услужить,
приняв смиренно долю благодати";
сидели тихо, смирно и спокойно.
Во мраки ж ночи - вижу дикость и мятеж,
врываются в святилище и алчно
дары воруют с алтаря Господня.

чтоб мог сказать: Ты - всё.
Останется пусть малое от воли,
чтоб мог тебя всецело ощущать
и прибегать к Тебе во всём я,
любовь мою всечасно предлагая.
Пусть от меня останется лишь малость,
чтоб я собой тебя являл всечасно.
Останется пусть малое от уз моих,
чтоб узами любви Твоей
с Твоею волей навсегда был связан.

Где мысль бесстрашна, гордо поднято чело,
где знание свободно, мир не разгорожен
на клетки, где слова из истины исходят,
стремление свои вздымает руки
лишь к совершенству, не блуждает разум
в песков пустыне мертвой и безплодной,
направлен где он к помыслам высоким -
в свободы небесах, Отец мой,
да пробудится край моей Отчизны!

К концу подходит ночь, я в тщетном ожиданьи.
Вдруг он внезапно к двери подойдет,
когда в изнеможении усну я. О, друзья,
оставьте дверь открытой - пусть войдет.
Коль не разбудит звук его шагов,
прошу вас, и меня вы не будите.
Я не хочу, чтоб птичьим хором
был прерван сон или порывом ветра
на солнечном восходе. Безмятежным
оставьте сон мой, коль к двери
владыка подойдет мой. О, мой сон,
мой драгоценный сон, ты только ждешь
его прикосновенья, чтоб исчезнуть.
Сомкнуты вежды, но раскроются с улыбки
Его, когда предстанет Он передо мной
как сновидение, возникшее из мрака.
Пусть явится как первый из лучей
и образов. И первый трепет радости в душе
пробУжденной - да будет с Его взора,
и возвращение мое из мрака сна
сольется с возвращением к Нему.

Вы не расслышали Его тихих шагов? Идёт он.
Миг каждый, каждый день, и ночь, от века в век -
идет, идет, идет Он.
Лесной тропинкой под апрельским солнцем -
Он идет.
Июльскими муссонными ночами среди раскатов неба в колеснице -
идет, идет Он.
Среди моих печалей эстафеты на сердце давят мне шаги Его,
касанье золотое же Его - к разливу Его радости во мне.

Молю, владыка, сокруши до основанья
всю скудость сердца моего и дай мне силу
переносить и счастье и невзгоды,
дай силу плодотворной сотворить
любовь мою, дай силу не отвергнуть бедность
и не сгибать колени перед властью.
Возвысить дух мой дай твою мне силу
над суетностью дня, и дай мне силу
с любовью твоей воле подчиниться.

Мне казалось, что замкнут мой путь
и последний предел моим силам,
нет припасов последних, пора отдохнуть,
тьма безмолвная мне путь застила.
Но по воле Твоей вместо старых уж слов
создаются другие из сердца,
и в дороги конце открывается вновь
страна новых чудес....

Не знаю я, с каких далёких пор
идёшь ты мне навстречу. От меня
Твое светило и скопленья звезд
Тебя уже навеки не закроют.
Как много раз на утренней заре
и в час вечерний слышались шаги,
и тайно звал меня Твой вестник в моем сердце.
Не знаю, отчего сейчас смятён,
и трепет радости охватывает душу.
Настало время труд закончить мой,
и чувствую присутствие Твое
как слабый аромат благоуханья.

Господь, безмерна сушь в моем иссохшем сердце
так долго. Ясен небосклон, и ни намека
нет там на дождь, да ниспошли нам гневный
твой вихрь и небо изорви бичами молний
и развей безмолвный зной, недвижный, безпощадный,
безвыходным отчаяньем сердцА сжигающий -
да снизойдет с высот небесных
к нам облако любви подобно взору,
как смотрит мать в слезах в Отца день гнева...

Почему позади всех стоишь, мой возлюбленный, в тени скрываясь?
Задевают тебя, проходя пыльным трактом, считая ничтожным.
Я давно тут томлюсь, подношенья тебе уготовив,
разбирают прохожие цветы мои - и корзина почти опустела.

Прошли утро и полдень. Под вечер глаза тяжелеют с дремоты.
Расходясь по домам, на меня смотрят люди, улыбаются мне, и мне стыдно.
Я как нищенка краем одежды лицо закрываю,
на вопросы, чего я хочу, лишь молчу я, глаза опуская.

Как могла бы сказать им, что я жду Тебя, ведь Ты обещал мне...
Как промолвить к стыду своему, что несу Тебе в дар свою бедность?
Эта гордость моя в тайниках сердца скрыта.

На траве сидя, в небо смотрю и мечтаю о блеске
Твоего появления: свет засияет,
опахала златые стоят над твоей колесницей -
в изумлении все, увидав, как ты сходишь с престола,
чтоб, из праха подняв, посадить с собой рядом
эту нищую девушку, на летних ветрах как лиана
что дрожт от стыда своего и от гордости тайной.

Только время идет и не слышно твоей колесницы,
много шествий мелькает. Ужели ты будешь безмолвно
всё стоять в той тени? Неужели мне ждать тебя, плача
и душою томясь от напрасных желаний...

Что я жажду Тебя, лишь Тебя -
пусть про то мое сердце поет бесконечно.
Все желания, что меня так смущают и денно и нощно -
суету лишь и ложь в глубине отражают.
Так, как мраком ночным да покрыто моленье о свете,
в глубине существа моего крик: Тебя только жажду!

Буря ищет покоя, всей силой враждуя с покоем,
и мятежность моя восстает на любовь
и не молкнет её крик: Тебя только жажду!

Когда ожесточится сердце, очерствев -
ты ливнем милосердия пади мне.
Когда из жизни радость изойдет -
приди с разливом ярких песен жизни.
Когда вокруг грохочет шумный труд -
приди ко мне, владыка тишины,
неся покой, и тишь, и мир мне.
Когда сожмется сердце, оскудев -
мне двери распахни, о Царь мой,
войди с торжественностью царственной в покои.
Когда обман желаний разум ослепит,
да ниспошли, благой, неспящий,
все молнии свои ко мне, все громы.

Хочу, чтоб радости слилИсь в моей последней песне:
что заставляет землю утопать в безумстве трав,
что жизнь и смерть кружит по миру в близнецовой пляске,
что мчится с бурей, смехом пробуждая жизнь,
что проливается потоком слез над красным лотосом стаданья,
что молча повергает в прах всё то, что в этом мире живо.

Да, знаю: это лишь твоя любовь,
возлюбленный, и свет, танцующий на листьях,
и эти облака, плывущие по небу без страданий,
и дуновенье ветерка, что оставляет
прохладу на моем челе.
Свет утренней зари залил мои глаза -
то сердцу весть твоя.
Твой лик с высот склонился,
глаза в глаза глядят,
и сердцем прикасаюсь
к твоим ногам, любимый.

Сошедши с трона, у хижины моей порога
Ты встал. Но в ней лишь я одна,
я пела - песня эта коснулась слуха Твоего.
Сошедши с трона, Ты остановился у хижины моей.

Искусных песнопевцев много
в Твоих чертогах, и всегда
поются песни в них, но мой простой напев
созвучие нашел в Твоей любви.
Простая песенка влилась в музЫку мира,
и вот - с цветком простым в награду мне,
сошедши с трона, у дверей стоишь Ты.

Мне наслаждение - сидеть, глаз не смыкая,
смотреть на путь, как тень сменяет свет
и дождь приходит вслед за летним зноем.
Курьеры стран неведомых меня
приветствуют, спеша своей дорогой.
Мне радостно на сердце, сладко мне
дыханье пролетающего ветра.
С зари до сумерек сижу у своей двери,
и знаю, что настанет миг блаженства,
когда Тебя узреть смогу я. А пока
я улыбаюсь и пою.
Благоуханием надежд пронизан воздух.

Был шёпот утром ранним:
мы в лодке поплывем, лишь Ты и я,
никто не будет знать об этом нашем
скитании без цели и финала.
В безмолвии внимающей улыбки,
в безбрежном океане - мои песни
вздымались бы свободою как волны,
неволею не скованные слов.
И разве это время не пришло?
Или еще не все дела готовы?
Уж вечер нА берег сошел и тихим светом смотрит,
как к сумеркам летят морские птицы
на гнезда. Как узнать, когда порвутся цепи,
и лодка в отблеске зари исчезнет в приходящей нОчи?

Нежданно, Царь мой, в сердце мне вошел, незваный,
как неизвестный из толпы чужой, запечатлев
печатью вечности мгновенья моей жизни.

Сегодня, вспоминая их, Твой знак увидя,
гляжу - они рассеяны во прах, перемешавшись
с печалью и восторгами моей
пустой забытой жизни.

Не отвернувшись с детских игр моих,
шаги Твои, что слышала я в детской -
те же, что эхом от звезды к звезде летят.

Море молчащего утра рябью подернулось щебетом птиц;
повеселели цветы у дороги, золото хлынуло в неба разрывы,
меж тем как мы озабоченно шли, ничему не внимая.
Не было песен веселых, мы не забавлялись,
не заходили на рынок в селенье, шли молча, сурово.
Мы торопились, шло время, шаги свои лишь ускоряли.
Солнце - в зените уже, даже голуби прячутся в тени.
Листья кружатся в полуденном зное.
В тени смоковницы мальчик-пастух задремал.
Отдых дав членам уставшим, прилег у ручья я.

Был я обсмеян попутчиками, что поспешили все дальше,
и не взглянув на меня, не присев,
в знойной дали голубой поисчезли.
Шли по холмам и долинам в далёкие страны.
Слава, когорта героев стези бесконечной!
Но их упреки, насмешки меня не подняли. И я затерян
в бездне смирения радости, в тЕни восторгов неясных.
Солнцем расшитого зеленью сумрака тишь обнимала мне сердце.
Цели похода забыв, без борьбы утонул в паутине я песен с тенями.

Выйдя из дремы и очи раскрыв, я увидел,
что Ты стоишь надо мной, осеняя своею улыбкой.
А я боялся, что долог к Тебе будет путь,
и прийти к Тебе будет так трудно...

Нищий, просил подаяния я, проходя по селенью от двери ко двери,
когда вдали, как мираж, показалась Твоя, царь царей, колесница.
И воспылал я надеждой на милостыню без молитвы
и на богатства, рассыпанные среди праха.
Остановилась Твоя колесница, взор Твой упал на меня,
Ты сошел с колесницы с улыбкой.
Чувствовал я, что пришло, наконец, мое счастье.
Ты ж протянул мне десницу, спросив, "что подашь мне?"
Царственный жест - протянуть руку нищему кверху открытой ладонью.
Я был смущен в нерешимости и из котомки
зернышко хлебное в руку Тебе положил я.

Но велико же мое удивление было, когда повечеру, вытряхнув сумку,
увидел я зернышко злата.
Плакал я горько, жалея, что духом неполон, не Отдал
Тебе все что было.

Сгущался ночи мрак. Работа кончилась. Прошел
последний гость и заперты все двери.
"Еще прибудет царь", - кто-то сказал.
Мы засмеялись.
Казалось, в двери стук, но мы сказали,
что это ветер. Отошли ко сну.
Но "Это вестник", - кто-то нам сказал.
Мы снова засмеялись - "это ветер".
Но в полночь - звук как гром, земля дрожала,
очнулись мы. И кто-то предложил,
что это звук колес.
"Гул грома", - мы сказали в полусне.
Но вот в потемках грохот барабана
и глас: "Не медлите, вставайте!"
Дрожали мы от страха - царский стяг, и медлить невозможно.
Прибыл царь, но где венки, светильники?.. Позор -
ведь ни чертога царского у нас, ни украшений...
Кто-то нам сказал: "Напрасен вопль!
Приветствуйте с руками
пустыми и в покои, что пусты, ведите".
Откройте двери, вострубите в раковины. В ночь
к нам прибыл Царь, грохочет в небесах
и рвется мрак от молний!

Так разверни кусок изорванной циновки
и расстели его хоть на дворе,
коль ночи посреди и среди бури
нежданным прибыл Царь твой....

С Твоей груди я роз венок не смела попросить, и утром
после ухода Твоего остатки собрала на своем ложе.
Как нищенка искала на заре остатки лепестков.
Что я нашла? Что знак любви, оставленный Тобою?
То - не цветок, не пряность, не сосуд с душистой влагой. То - могучий меч,
сверкающий как пламя, громовой удар тяжелый.
Юный свет зари, входя в окно, подсвечивает ложе.
Щебечет птичка, спрашивает: чтО тебе осталось, женщина, скажи?
То не цветы, не пряность, не сосуд
с душистой влагой - то Твой грозный меч.

Сижу, дивлюсь - к чему мне этот дар.
Нет места, куда спрятать. Я хрупка -
его носить и стыдно мне, и больно,
когда к груди его я прижимаю.
Но с гордостью я в серце пронесу
Твой этот дар - моих страданий бремя.
Не будет страха для меня уж в мире,
Ты будешь побеждать в моих боях.
Ты в спутницы мне смерть оставил -
увенчаю я ее моей жизнью. Ведь со мной
Твой меч, он может сокрушить мои оковы,
в этом мире не станет страха для меня.
Бросаю украшения, владыка сердца моего,
не будет слез и ожиданий по углам, не будет
ни робости ни мягкости в поступках.
Мне меч Ты дал - не надо украшений!

Браслет прекрасен Твой, что звездами усеян
и самоцветами. Прекраснее его -
Твой меч с клинком разящим, как крыло
божественной Гаруды - птицы Вишну
под гневным блеском красного заката.
Трепещет он как луч последний жизни,
сияет он как пламя бытия,
сжигающее суетность земную
одной могучей вспышкой. Твой браслет,
усеянный каменьями, прекрасен,
но меч, владыка грома, блещет красотой
такой, что страшно посмотреть,
о нем подумать страшно.

Я не просила ничего, и имени Тебе
я не сказала. Я молчала,
когда ты уходил. В косой
тени под деревом, одна стояла у колодца; уходя
с налитыми кувшинами домой, меня соседки звали
"Пойдем, уж день на полдень". Я в истоме
все медлила. Не слышала шагов Твоих.
Глаза Твои печальны, и усталый голос,
"Я - путник жаждущий" лишь тихо ты сказал.
Проснулась я от грез
и воду из кувшина налила в твои пригоршни.
Листья шелестели, кукушка куковала и цветы
бабли с дороги поворота пахли.
Стыдливо онемела я, когда спросил про имя.
Что я сотворила, чтоб помнил ты меня?
Но не покинет сердца воспоминанье сладостное в том,
что дать тебе воды могла для утоленья жажды.
Полдень близок, поют устало птицы, листья нима
колышет ветер, я сижу... и думаю... и думаю...

Ты еще спишь: истома в сердце, дремота смыкает вежды.
Но разве не застала тебя весть, что блеском царственным уже сверкает
цветок средь терний? Так проснись! В конце тропы из камня,
в стране молчания друг мой сидит. Не обмани его, проснись!
Что, если небо в зное затрепещет, песок набросит жажды плащ? Неужто
глубины сердца радость не таят и сладкой мукой арфа путь не воспевает?

Во мне ликует радость - снизошел ко мне владыка
небес, и где твоя любовь была бы, если б не я?
Ты соучастницей меня твоих сокровищ сделал,
бескрайний трепет радости твоей несу я в сердце,
в жизни - твою волю, о, царь царей, облекшись в красоту,
пленил меня, в моей любви твоя растворена,
и зрим ты в этом союзе совершенном двух любовей.

Свет, наполняющий мир, взоры ласкающий, сердцу услада, танцует, возлюбленный мой, в моем сердце,
Свет ударяет по струнам любви, небо с того раскрывается, ветер бушует, проносится смех над землею.
В света простанстве жасмины и лилии ярки, и паруса мотыльки поднимают на воздух.
Свет рассыпается золотом по облакам, мой любимый, и в изобилии сыплет алмазы на землю.
Радость проистекает, возлюбленный мой, меж травой и листами, безмерная радость.
Радостью все в половодье небесной реки затопляет.

Беспредельное небо недвижно, бурны беспокойные воды.
На морском берегу бесконечных миров
эти дети встречают и крики и пляски,
строят замки песчаные, раковинами играют.
И пускают кораблики-листья в морскую пучину.
На прибрежье миров эти дети играют.

Не умеют ни плавать они, ни закидывать сети.
Жемчуг ищут искатели, за море ходят купцы,
собирают лишь камешки дети и снова бросают,
дети ищут сокровищ, они не умеют закидывать сети.

Зыбь морская смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья.
Смертоносные волны поют песни детям как матери у колыбели.
Это море играет с детьми, и несильно сияет улыбка прибрежья.

На морском берегу бесконечных миров собираются дети.
Буря мчится по бездорожью небес,
корабли погибают в бушующих водах,
смерть вокруг, только дети играют.
На морском берегу бесконечных миров собираются дети...

Воины, где была их мощь,
когда они впервые вышли
из чертогов правителя? Где были доспехи?
Совсем бедны, беспомощны в тот день,
когда впервые вышли из чертогов.
Но градом стрелы сыпались. Куда
мощь свою скрыли, возвращаясь
опять в чертоги? Бросили свой меч,
и лук и стрелы, на челе лишь мир,
когда они в чертоги возвращались,
жизни плоды оставив за порогом...

Откуда сон, слетающий ребенку на глаза?
Его жилище в сказочном селеньи,
в сумраке леса, где летают светлячки,
оттуда сон приходит целовать
глазки ребенка.
Где рождается улыбка
у спящего ребенка? Говорят,
что юный бледный луч серпа ночного
коснулся края облачка, родив
улыбку в грезах утренней росы -
улыбку, что порхает на устах
ребенка спящего. Румянец нежный, милый,
тот, что цветет на щечках у ребенка - где таился?
Когда была молоденькою мать,
румянец сердце наполнял безмолвным, кротким
любви таинством - тот румянец,
что так цветет на щечках у ребенка.

Когда несу тебе я пестрые игрушки,
дитя мое, осознаю на облаках,
и на воде игру тех красок, оттого
красивы так цветы - когда дарю игрушки.
Когда пою тебе, а ты танцуешь,
я листьев музыку и волн морских хоров
причину понимаю и пою.
Когда кладу я сласти в твои руки,
причину меда в чашечке цветка
и плода сладость понимаю - опуская сладость в руки.
Когда целую личико твоё,
чтоб улыбнулся, счастие мое,
я понимаю радость, что с небес
наутро льется; и какое наслажденье
мне дарит летний ветерок - когда тебя целую.

Какой напиток хочешь Ты испить,
о Господи, из чаши моей жизни?
ты рад ли лицезреть, поэт,
создание свое, но моим взором,
своей гармонии внимая молчаливо
у слуха моего дверей моих?
Твой мир слова берет в уме моем,
и музыку доносит твоя радость.
Ты отдаешься мне в любви потоке,
свою же сладость чувствуя во мне.

В дни праздности о времени тужил
потерянном. Владыка мой, нет никакой потери.
Мгновенья жизни - все в Твоих руках.
Ты, скрытый в сердце сущего, взрощаешь
в побеги семена и раскрываешь почки,
цветы плодами делаешь. Устал я,
уснув на праздном ложе,
думал, труд закончил.
Но утром пробудился и увидел,
наполнен сад мой чудом из цветов.

Разбросана по миру неизменно
разъединенья мука, порождая
неисчислимость образов в ночи.
Печаль разъединения всю ночь
глядит безмолвно от звезды к звезде,
созвучие среди шумящих листьев
рождая в сумраке июльского муссона.
Скорбь всеобъемлющая входит и в любовь,
в желание, в страдание и в радость,
она извечно тает, разливаясь
на сердце песней.

О солнце, как клочок осенней тучки
скитаюсь бесполезно в этом небе.
Твое прикосновение еще
меня не растопило, не слило
с Твоими лучом: и месяцы и годы я считаю,
которые с Тобою разделяют.
Коль воля в том Твоя, Твоя отрада,
плывущую мою взяв пустоту,
раскрась ее, позолоти, развей по ветру,
рассей как чудеса, когда придет
забаву эту к ночи воля кончить,
во тьме или прохладе утра я растаю.

Мать, ожерельем скорби слез моих
я грудь твою украшу.
Сковали звезды из лучей браслеты,
чтобы украсить ими твои ноги,
мое же ожерелье - на груди.
Богатство, слава от тебя исходят,
давать и отнимать их - в Твоей власти.
Моя печаль - она моя, когда
я приношу тебе ее как жертву,
одариваешь милостью меня.

Ты сделал меня другом тех,
кого не знал доселе я, в жилища,
покуда неизвестные мне, ввел,
приблизил дальнее, чужого сделал братом.
Мне тяжело бросать привычный кров; забыв,
что в новом - старое и что со мною - Ты.
Через рождение и смерть, во всех мирах,
куда б ни вел меня – Ты мне все тот же спутник,
с неведомым связующий меня.
Познавшему Тебя ничто не чуждо,
и для него закрытой двери нет.

Над пустынной рекой, средь высокой травы я сказал ей: – Куда
ты идешь, прикрывая светильник одеждой?

– Я пришла, чтоб светильник пустить по теченью, когда
свет дневного светила угаснет.
Одиноко стоял я средь трав и смотрел на огонь, уносимый теченьем.
В тишине наступающей ночи сказал ей:
– Огни зажжены – и куда ты несешь свой светильник?
Дом мой темен и одинок – дай мне света.
Нерешительности мгновение.
– Я пришла, чтобы небу его посвятить.
Я стоял и смотрел на светильник, горящий без пользы.
В полуночном мраке сказал ей:
– Что тебя заставляет прижимать его к сердцу?
Дом мой темен и одинок – дай мне света!
Постояла она, посмотрела в лицо мне сквозь сумрак.
- Свой светильник на праздник светильников я принесла.
Я средь ночи стоял и смотрел на ее огонек средь таких же.

Она пребывала в глубинах меня в полусвете мерцаний и блеска.
Она никогда не снимала покровов при утреннем свете,
да будет последним моим приношеньем тебе,
в прощальную песнь облаченным, о Боже.
Словами стремясь к ней, бессилен достигнуть ее; и напрасны призывы.
Скитался по странам, храня ее в сердце, и жизнь вкруг нее обреталась.
Царила над мыслью и делом, над снами,
над всеми мечтами царила,
стояла ж вдали одиноко.
Стучались ко мне, вопрошая о ней - и в тоске отходили.
Никто никогда ее в мире не видел лица, оставалась
она одинокой; ждала, что ее ты узнаешь.

Луч ясный солнца Твой ко мне слетает
и долгий день стоит у двери, чтоб
к твоим стопам отнес я облака
из моих слез, из вздохов и из песен.
Ты облекаешь в звездах Свою грудь
плащом туманных этих облаков,
давая ему формы и изгибы,
его окрашивая в разные цвета.
Он так воздушен, так непостоянен,
так нежен, полон слез и мрачен -
за это его любишь, Непорочный.
Поэтому он может омрачить твой
священный белый свет своею тенью.

Ты - небо, но Ты и гнездо. Прекрасный,
в гнезде любовь Твоя, что душу облекает
цветами, запахами, звуками. Приходит
с корзиной золотой своею утро,
неся в деснице красоты венец, чтоб молча
им землю увенчать. Приходит вечер
по неведомым дорогам,
лугам безмолвным, где уж нету стад, неся
от западного океана влагу мира,
покой прохлады в золотом своём кувшине.
А небо, что раскинулось без края,
куда стремится улететь душа,
сияет. Там ни дня, ни ночи,
ни образа, ни цвета. Там нет слов.

Как должен был, я Эго возлелеял
со всех сторон, бросая цвета тени
на Твою лучезарность - это Твоя майя.
Ты, разделив себя, такие я зовешь
звучаньем мира. "Я" звучит во мне.
Песнь горькая как эхо отозвалась
по небу многоцветными слезами,
улыбками, надеждами, тревогой;
и волны налетают и спадают,
и сны, вновь исчезая, вновь приходят.
И поражение Твое Тебя - во мне.
Ты стену выстроил, на ней кисть дня и ночи
несметными картинами творит.
За ней - престол Твой, линий нет прямых -
таинственны кривые там. И небо
охвачено великим торжеством - там я и Ты.
Трепещет воздух звуками, века
проходят чередою в том, что мы
то проявляемся, то скрыты.

Это Он пробуждает мое существо, затаенно касаясь.
Это Он, глаз чаруя, играет на струнах сердечных,
сладость с горечью смешивая. Это он
воплетает в ткань майи оттенки серебра и злата,
пятна зелени и лазури, и в складках видны его ноги,
и я в забытьи их касаюсь.
Дни проходят, проходят века, но всегда, многолик, многогранен,
в этой радости с горестью властвует Он в моем сердце.

Та жизнь, что день и ночь по моим венам
течет, течет во всей вселенной, и танцует
размеренный свой танец. Пробиваясь
в стеблях травы сквозь землю,
разливаясь цветами и волнАми шумных листьев.
Та жизнь, что и в приливах, и в отливах
морей качается всегда - как в колыбели
рождений и смерти. Соприкасаясь с ней,
чувствую, как наливаюсь светом. Моя гордость
от векового ритма жизни, что
в крови танцует...

Неужели не силах ты радость излить в этом ритме?
Потеряться, кружась, отдаваясь водовороту?
Все стремится вперед, без оглядки, всегда -
и ничто это не остановит!
В этой музыке в пляске кружатся и времена года –
краски, звуки и запахи льются каскадами в радости переизбытке,
проникая везде, изливая себя без остатка.

Был юным мир, сияли звезды первозданно,
на небесах собрались боги с песней:
"О, совершенство зрелищ, радость"...
Как вдруг один из них: "Мне кажется,
одной звезды не стало, порвалась цепь светил".
И лопнула на арфе их струна,
и смолкла песнь, в смятении вскричали:
"Утрачена славнейшая звезда".
С того момента поиски звезды не прекращаются,
и раздаются вопли, что мир утратил радость.
В безмолвии ночей - улыбки звезд и тиший шепот:
"Это - тшетно. Незыблемое совершенство есть во всем".

Освобождение не в отречении я вижу.
В оковах чувствую объятия свободы.
Земной сосуд Ты наполняешь вечно
вином благоуханий и цветов.
Пред алтарем Твоим мой мир зажжет
светильников различных сотню.
Я не закрою двери моих чувств,
пусть радость их Тебе доставит радость.
Все обольщения мои сгорают в той радости,
желанья созревают в плод любви.

День угас, тени в сумерках пали на землю.
Я спускаюсь к реке за водою,
воздух музыкой вод напоен, он зовет,
на пустынной тропинке поднимется ветер -
гладь речная подернута зыбью. Не знаю,
кого встречу еще и вернусь ли. У брода,
в лодке маленькой кто-то играет на лютне.

Владыка всей жизни моей, Ты позволишь ли мне предстоять
пред лицем Твоим каждый день? О владыка
миров, я могу ли стоять пред тобою?
Под небом великим твоим, одинокий, молчащий,
в смиренности сердца, могу ли стоять пред тобою?
В сём мире твоём, погруженном в борьбу и работу,
среди суетливой толпы, стоять пред лицом я могу ли?
Когда завершен в мире труд мой, Владыка царей, то могу ли
стоять одиноко, смиренно пред ликом Твоим я?

Твои дары нам, смертным - утоляют,
не уменьшаясь, возвращаются к тебе.
Река свершает труд, через поля
и поселения спеша; и все ж теченье
стремится неустанное её
Твоих ног омовенье совершить.
Окрестность аромат цветов наполнит,
последний их удел – в жертву Тебе.
Мир не скудеет, поклоняясь лишь Тебе.
По-разному приемлют люди смысл слов поэта;
только Ты один последним смыслом этих слов пребудешь...

Как Бога я знаю Тебя, и стою в стороне –
не смею приблизиться, равным себя не считая,
Я знаю тебя как отца и склоняюсь к ногам –
руки же твоей не касаюсь как друга;
В местах нисхождений Твоих не стою
и к сердцу не прижимаю,
ты - Бог, я тебе не товарищ.

Ты – брат мой средь братьев,
но их я не замечаю,
не разделяю я с ними доход свой –
делю всё с Тобою.
И в горе и в радости к ним не стремлюсь –
лишь к Тебе я.
Не смея отдать свою жизнь – в воды жизни и не погружаюсь.

Коль не суждено мне Тебя в жизни встретить,
дай чувствовать вечно, что я созерцанья лишился
твой образ увидеть - дай помнить, дай мне ощущать жало скорби

Дни длятся мои на базаре мирском многолюдном,
и руки мои ежедневно во прибыли злате,
но дай помнить вечно, что я ничего не имею, –
дай ни на мгновенье мне не забывать, ощущать жало скорби
в моих сновидениях и посреди действа людского.
Когда я устало сижу у дороги, когда отдыхаю
в пыли и во прахе, дай чувствовать мне перспективу
пути впереди – дай мне не забывать ни мгновенье,
дай мне ощущать жало скорби в моих сновиденьях и посреди действа.
В прекрасных покоях средь звуков свирели и смеха
дай мне вечно чувствовать, что не позвал Тебя в дом я –
дай ни на мгновение не забывать,
ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы жизни.

Отпущаеши ныне. Пожелайте мне легкой дороги!
Кланяюсь, уходя. Вот ключи от дверей,
отрекаюсь от прав на жилище.
Только ласковых слов попрошу на прощанье.
Долго были соседями; получил от вас больше, чем дать смог.
Наступает рассвет, и светильник в углу иссякает.
Уже слышу дорожный призыв, мне - в дорогу.

О, божество разрушенного храма,
где струны порваны - хвалу не воздают.
Вечерний звон не собирает на служенье
тебе. Вокруг тих воздух и безмолвен.
Весной жилище навещает ветер,
неся весть о цветах – их не приносят.
Служитель твой скитается доныне,
о милостях горюя - в них отказ.
В вечерний час, когда огни и тени
с тьмой праха сочетаются, лишь он
к разрушенному храму с жаждой в сердце
приходит. Много таких дней в молчании проходит,
молитвы ночью - без светильников огней.
Как много новых фресок брошено в поток
священного забвенья в должный час.
Лишь божество разрушенного храма лишено
служителей и в вечном небреженьи.

Когда смерть у двери, что ты гостье предложишь?
Чашу жизни моей в дар возьми, пред тобою слагаю
урожай дней осенних и летних ночей моих сладость.

Последнее осуществленье жизни, смерть моя,
приди, шепни мне! Ждал Тебя,
ради тебя снося и смех и муки жизни.
Все, что имею и на что надеюсь,и вся любовь –
оно текло к Тебе. Сплетен венок, готов для жениха.
С венчанием невеста дом оставит
свой, встретит Господина в тиши ночи.

В час ухода мой пожелайте мне счастья, друзья!
Под зарею небес путь мой будет прекрасен!
Ничего я с собой не беру.
Отправляюсь с пустыми руками и сердцем в надежде.
Венок брачный надену.
Плащ странника не для меня, хоть опасность в пути - но нет страха.
Звезды вечером выйдут - уж путь мой закончен,
уже жалость вечерних мелодий у царских ворот зазвучит.

Всю жизни Тебя искали мои песни,
ведя меня от двери к двери,
посредством песен постигал я мир.
Они лишь - мой учитель; тайные пути
показывая, звезды в небе сердца
они открыли. Поводя весь день меня
по таинствам страны средь мук и наслаждений,
к каким вратам к закату привели
в конце дороги этой?

Смерть у моих дверей, и зов твой принесла.
Ночь в сумраке и сердце мое в страхе,
но, взяв светильник, ей открою дверь,
склонясь приветливо - твой вестник у меня.
Пред нею преклонясь и слагаю сердце
к стопам посыльного. Она назад вернется,
заданье выполнив, и в опустелом доме только тело
останется последним отдаяньем.

Надежда угасает. Я ищу
ее повсюду в доме.
Ее нет. Дом невелик.
Ушедший не вернется.
Владыка мой,
дворец Твой безконечен,
я в поисках пришел к Твоей двери,
под балдахином неба, взор свой поднимаю.
Я к вечности пределу подошел,
ничто не исчезает - ни надежда,
ни счастье, ни черты лица сквозь слезы.
Жизнь опустела - погрузи ее
в Свой океан, верни мне сладость
ко вселенной причащенья моего.

Когда оставлю руль - свои положишь руки,
борьба напрасна, это неизбежно.
С исходом, сердце, молча примирясь,
считай за счастье тихо постоять
на месте предназначенном. Светильник
мой меркнет при порывах ветра,
я забываю все, разжечь его пытаясь...
На этот раз я мудр и жду во тьме,
циновку разостлав. Когда Тебе угодно,
приди и молча сядь со мною рядом.

Он повелел - речей моих не слышно,
лишь шепот, песнью сердце зазвучит...
На рынок все спешат, все уже там,
но я отпущен. Пускай расцветут
цветы в моем саду, хоть час иной,
пускай жужжанье пчел его наполнит.
В борьбе добра со злом провел я дни,
теперь же товарищу моих
ненужных дней сердце мое угодно
склонить к себе - не знаю я, зачем
такой призыв к ненужной цели...

Настанет день, и взор мой не увидит земли,
с последнею завесой на глазах меня оставят.
Звезды будут бодрствовать в ночи,
и снова встанет утро, как морские волны
время печали с радостями будет продолжать.
При мысле о конце моих времен преграда разрушается - я вижу
при свете смерти Твой прекрасный мир
с его сокровищами - он везде прекрасен!
Достигнутое и предел мечтаний - все проходит мимо.
Дай мне, что я отринул и презрел.

Скажу: не превзойти, что видел.
Вкусил мед лотоса на океане света,
блажен от этого, и слово завершаю.
Роль в этом театре образов сыграв,
узрев Того, кто образ не имеет,
затрепетав от соприкосновенья,
и коль конец придет - пускай приходит.
Прощальным словом пусть все это станет.

Приветствуя Тебя,
все чувства раскрываю,
касаясь мира, я у ног Твоих.
Как облако в июле над землей,
набухшее невылитою влагой,
в приветствии Тебе моя душа
склоняется перед Твоею дверью.
Пускай сольют созвучия свои
все мои песни в их поток единый,
в приветствии Тебе поток течет
в моря безмолвия. Пусть журавлиным клином
стремится вся жизнь моя к обители своей
в приветствии Тебе едином...

Время в руках бесконечно Твоих, о Владыка.
Некому дней и ночей счет вести,
и века расцветают и вянут.
Ты ждешь.
Маленький дикий цветок совершенствуя,
веком Ты век заменяешь.
Мы же настолько бедны, что и время торопим.
Время я раздаю всем просящим его,
на алтаре лишь Твоем нет пока приношений.
И тороплюсь на закате, боясь опоздать,
хоть пока успеваю.

Хвалу Непобедимому воздам,
трофеи поднесу, тебя украшу
венками пораженья своего.
И знаю - гордость будет сломлена моя,
жизнь выйдет из оков в безмерной муке,
и сердце, опустев, взрыдает песней
так, как поет совсем пустой тростник,
и камень оттого в слезах растает...
Я знаю, лотос не закроет лепестки,
тайник откроется, и с неба обратится
взор, призовя меня в молчании. Ничто
не остается, ничего мне -
и смерть свою у Твоих ног приму.

Ныряю в океана форм пучину,
стремясь жемчужину безформенного встретить.
Я переход по морю завершил,
носиться по волнам уж нет отрады.
В бессмертном жажду смерти, на краю
неизмеримой бездны я в чертогах,
где музыка беззвучных струн поет,
настрою арфу жизни прожитой
уже навеки, из нее исторгнув
последний звук,
к Безмолвного ногам сложу ее я.

С землей разлуки час прощальным станет словом:
"Что видел - несравненно. Я вкусил
ту сладость лотоса невидимую, что
цветет в сем светоносном океане,
блажен он - пусть моим прощальным словом будет.
В замене форм участвовал и я,
узревши лик не знающего формы.
В прикосновении Его я содрогнулся;
и если должен быть конец всему -
пусть он настанет". Пускай же эта фраза
останется моим прощальным словом.

В игре с Тобой не спрашивал, а кто ты?
Ни радости, ни страха, жизнь текла...
Будя меня с утра, Ты сотворял мне радость
Не вдумывался в песен смысл, что слышал,
мой голос просто схватывал напевы,
а сердце просто отзывалось им.
Но время игр прошло, что вижу пред собою?
Потупя взор, весь мир у твоих ног
в безмолвном страхе замер. Пред тобою
стоит светил белмолвных рой на небе.

Хвалился пред людьми, что Тебя знаю.
Они в трудах моих Твой образ видят
и спрашивают автора "Кто Он"?
Не зная что ответить, говорю:
"Я, право, не могу сказать".
Хуля меня, с презрением уходят.
Ты улыбаешься.
Влагаю в песнь мою я повесть о тебе,
переполняет сердце тайна.
И вновь вопросы: "Расскажи нам смысл".
Не зная, что ответить, говорю:
"Кто знает..." Уходя со злобой,
смеются.
Улыбаешься в тиши...

Рабиндранат Тагор

Гитанджали

(Жертвенные песнопения)

Перевод Н А Пушешникова (1914)

- Узник, поведай мне, кто вверг тебя в оковы? - Мой повелитель, - сказал узник. - Я думал, что превзойду всех в мире богатством и могуществом, и за- таил в своей сокровищнице всю казну моего повелителя. Когда сон одолел меня, я лег на ложе, уготованное моему господину, и, пробудясь, увидел, что я узник своей собственной сокровищницы. - Узник, поведай мне, кто сковал эту несокрушимую цепь? - Я сам, - ответил узник, - я сам сковал ее так заботливо. Я думал, что моя непобедимая мощь покорит весь мир, а я один буду свободен. И денно и нощно работал я над цепью, раскалял ее в пламени и осыпал жестокими, тяжкими ударами. Когда же, наконец, работа была кончена и звенья были связаны несокрушимо, я увидел, что она сдавила меня самого.

Ты создал меня бесконечным, такова твоя воля. Этот бренный сосуд ты опустошаешь непрестанно и опять наполняешь новой жизнью. Эту маленькую свирель из тростника ты носил по холмам и долинам и играл на ней мелодии вечно новые. От бессмертного прикосновения твоих рук мое слабое сердце переполняется радостью и рождает слово неизреченное. Твои несметные дары нисходят только на эти маленькие, маленькие руки. Века проходят, но ты все изливаешь их, и все еще есть для них место.

Когда ты повелеваешь мне петь, мнится, что сердце мое разорвется от гордости; я гляжу на лицо твое, и слезы выступают на глазах у меня. Все горести и тревоги моей жизни претворяются в сладкую гармонию - и дух мои развертывает крылья, подобно радостной птице над морем. Я знаю, что песнь моя угодна тебе. Я знаю, что могу предстать пред тобою только с песнью. Я касаюсь краем широко раскинутого крыла моей песни стопы твоей, которой никогда не дерзнул бы достигнуть. Опьяненный радостью песнопения, я забываюсь и называю тебя другом, тебя, моего господа.

Я не знаю, как поешь ты, наставник! Я слушаю в безмолвном изумлении. Свет твоей песни озаряет мир. Дыхание твоей песни льется по небесам. Священный поток твоей песни разрушает все преграды и несется вперед. Мое сердце жаждет соединиться с твоей песнью, но тщетны усилия моего голоса. Я жажду слова, но слово не претворяется в песню - и я вскрикиваю в отчаянье. Ах, ты опутал мое сердце бесконечными сетями твоей песни, наставник!

Жизнь моей жизни! Я всегда буду пытаться сохранять в чистоте свое тело, зная, что на всех членах моих - твое живительное прикосновение. Я всегда буду пытаться охранять помыслы мои от неправды, зная, что ты та правда, свет которой зажжен во мне. Я всегда буду пытаться изгонять все злое из моего сердца и питать в нем любовь, зная, что ты пребываешь в сокровеннейшем ковчеге его. И целью моей будет - проявить тебя в каждом деянии, ибо я знаю, что ты подкрепишь меня.

Дозволь мне на единый миг присесть возле тебя. Свой труд я окончу после. Когда я лишен созерцания лица твоего, мое слабое сердце не знает ни покоя, ни отдыха и мой труд становится нескончаемой мукой в безбрежном море мук. Нынче лето принесло в окно ко мне свои вздохи и шорохи, и пчелы поют в цветущих рощах. Настал час сесть спокойно, лицом к лицу с тобой и петь хвалы жизни среди этого молчания и переизбытка досуга.

Желания мои многи и крик мой жалобен, но ты всегда спасал меня суровым отказом; и этой мощной милостью проникнута вся моя жизнь. Изо дня в день ты делаешь меня все достойнее тех простых, великих и непрошенных даров, кон ты ниспосылаешь мне, - этих небес, этого тела, и жизни, и разума, ограждая меня от напасти чрезмерных желаний. Есть часы, когда я бессильно томлюсь, есть часы, когда я пробуждаюсь и спешу к своей цели; но ты неумолимо бежишь от меня. Изо дня в день ты делаешь все достойное полного приятия тебя, отказывая мне ежечасно и ограждая от напасти слабых, неверных желаний.

Сорви этот цветочек и возьми его - не медли. Я боюсь, что он завянет и смешается с прахом. Пусть ему нет места в твоем венке, но удостой его испытать муку от прикосновения твоей руки и сорви его! Я боюсь, что не замечу, как кончится день и пройдет время жертвоприношения. Хотя он не ярок и аромат его слаб, сорви его, пока не поздно, и возложи вместе с другими.

Моя песнь сбросила с себя украшения. На ней нет нарядов и убранства. Они омрачили бы наш союз. Они мешали бы нам, они заглушили бы твой шепот. Тщеславие поэта со стыдом рассеивается перед тобою. О поэт-наставник, я сажусь у ног твоих. Пусть моя жизнь будет проста и правдива, как свирель из тростника, которую ты наполняешь звуками.

Ребенка в княжеских одеждах и драгоценных ожерельях уже не радуют игры; одежды сковывают каждый шаг его. Боясь разорвать или запачкать их, он сторонится от мира и боится шевельнуться. Мать, не во благо ему твои золотые узы, если они отторгают от здорового праха земли, если они лишают его общения с великой красотой человеческой жизни.

О глупец, ты стараешься нести самого себя на своих плечах! Ты молишь о милостыне у своих собственных дверей! Оставь бремя твое на руках того, кто в силах все подъять, кому иго его - благо. Твое желание сразу тушит пламя светильника, которого оно касается своим дыханием. Оно нечестиво - из рук нечестивых не приемлют даров.

Вот подножие твое - стопы твои покоятся среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных. Когда я хочу преклониться пред тобой, я не могу достигнуть глубины, где покоятся стопы твои среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных. Гордости нет доступа туда, где ты ходишь в смиренных одеждах среди самых бедных, самых сирых, самых обездоленных. Сердцу моему нет пути туда, где ты пребываешь среди бедных, самых сирых, самых обездоленных.

Я был призван на этот мировой пир, и жизнь моя была благословенна. Мои глаза видели, и уши мои слышали. На мою долю пало играть на этом пиру, и я сделал все, что мог. Теперь я вопрошаю: настал ли, наконец, тот час, когда я могу войти и видеть твой лик и принести тебе в жертву мое безмолвное приветствие?

Не пой, не славословь, не перебирай четок! Кому поклоняешься ты в этом уединенном темном углу храма, двери которого закрыты? Открой глаза - и ты узришь, что твоего бога нет перед тобой! Он там, где пахарь взрывает жесткую землю и каменщик дробит камень. Он с ними под зноем и ливнем, и одежды его пыльны. Сбрось твой священный плащ, и, подобно ему, иди к ним. Освобождение? Но где обрести его? Наш господь с радостью принял на себя узы творения; он навеки связан с ними. Выйдя из своего созерцания, оставь цветы и куренья! Что нужды, если одежды твои превратятся в рубище! Иди навстречу ему и трудись с ним в поте лица твоего.

Странствование мое долго, и путь мой долог. Я сел в колесницу рассвета и устремил свой путь по пустыням миров, оставляя следы на планетах и звездах. Это самый далекий, но и самый близкий к себе самому путь, самый запутанный, но ведущий к совершеннейшей простоте песни. Путник должен стучать в каждую чужую дверь, дабы найти свою, должен странствовать по всем мирам, чтобы в конце концов достигнуть сокровеннейшего алтаря. Взор мой блуждал беспредельно - и вот я закрыл глаза и сказал: "Ты здесь!" Вопрос и вопль: "О, где же?" - разливаются реками слез, и воды их затопляют мир верой: "Я есмь!"

Песнь, с которой я пришел к тебе, осталась не спетой до сего дня. Я проводил дни мои в том, что настраивал и перестраивал мою лютню. Ритм ускользал от меня, слова не располагались так, как надо; только разрывалось сердце от неутолимой жажды. Цветок не раскрывался; только со вздохом проносился ветер. Я не видал его лица, не уловил его голоса; только слышал тихие шаги по дороге перед моим домом. Долгий день прошел в приготовлении ему места; но светильник не был зажжен, и я не мог принять его в моем доме. Я живу надеждой на встречу с ним; но этой встречи все нет и нет.

Я здесь, дабы петь тебе. В твоих чертогах у меня есть угол. В твоем мире для меня нет работы; моя бесполезная жизнь может вылиться в одних только бесцельных звуках. Когда настанет час для безмолвного служения тебе в темном полуночном храме, о, повели мне, владыка мой, предстать перед тобой с песнопением! Когда в утреннем воздухе звучит золотая арфа, удостой меня призывом твоим.

Я жду только твоего соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки. Вот почему виновен я в стольких упущениях. Приходят с законами и правилами, чтобы связать меня крепко; но я все бегу их, ибо жду только соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки. Люди осуждают меня и называют безучастным; я не сомневаюсь, что они правы в своих осуждениях. Базарный день окончен, и работающий свободен. Те, кто тщетно звали меня, удалились в гневе. Я жду только соизволения, чтобы предать себя, наконец, в его руки.

Увы! В день, когда цвел лотос, мои мысли блуждали где-то далеко, и я не знал о том. Моя корзина осталась пуста, и цветок остался незамеченным. Лишь иногда грусть охватывала меня, и я пробуждался от моей дремы и чувствовал сладкий след какого-то благоухания в южном ветре. Эта едва уловимая сладость томила мое сердце желаниями, и мне казалось, что это было жаркое дыхание лета, ищущего себе воплощения. Я не знал тогда, что оно было так близко, что было во мне, и что эта совершенная сладость расцвела в глубине моего собственного сердца.

В глубоком сумраке дождливого июля неслышными шагами бродишь ты, безмолвный, как ночь, от всех скрываясь. Сегодня утро сомкнуло очи, безучастное к настойчивым зовам бурного восточного ветра, и густой покров окутал вечно сияющее лазурное небо. Песни лесов смолкли, и двери домов закрыты. Ты одинокий путник в этой пустынной улице. О мой единственный друг, о мой возлюбленный, врата открыты в моем доме - не пройди мимо, точно сновидение.

Если ты безмолвствуешь, я наполню свое сердце твоим молчанием и отдамся ему. Я буду соблюдать тишину, подобно звездной ночи, не смыкающей своих очей и со смирением склоняющей главу. Утро настанет неминуемо, мрак исчезнет, и твой голос польется с небес золотыми потоками. И слова твои зазвучат песнями из каждого гнезда моих птиц, и твои мелодии расцветут цветами в моих лесных кущах.

Я должен сойти в лодку. Увы, томительно часы тянутся на берегу! Весна расцвела и сокрылась. И вот с ношей увядших ненужных цветов я жду и томлюсь. Волны стали шумны, и на тенистую тропу, порхая, падают желтые листья. Какая пустота! Не чувствуешь ли ты трепетания в воздухе, отзвука далекой песни, доносящейся с того берега?

Облака громоздятся, и свет меркнет. Увы, любовь моя, зачем ты заставляешь ждать у двери в одиночестве? Среди полуденных трудов я пребываю в толпе, но в этот пасмурный, тихий час я принадлежу только тебе. Если ты не откроешь мне своего лица, если ты отвергнешь меня, я не знаю, как проведу я эти долгие дождливые часы. Я смотрю на далекий мрак неба, и, плача, сердце блуждает с беспокойным ветром.

Ты не дома в эту бурную ночь, на стезе любви, друг мой! Небеса стонут как бы в отчаянии. Я не могу спать в эту ночь. Не раз открывал я дверь и глядел в темноту, друг мой! Ничего не видно впереди. Где-то пролегает твой путь? По сумрачному ли берегу чернильно-черной реки, по отдаленной ли опушке хмурого леса спешишь ты ко мне в неверном мраке, друг мой?

Если день гаснет, если не поют птицы, если стих усталый ветер, окутай меня покрывалом густой тьмы, как окутал ты землю покрывалом сна и нежно закрыл лепестки поникшего лотоса в сумраке. С путника, чья сума пуста задолго до конца странствования, чья одежда в лохмотьях и отягощена пылью, чьи силы ослабели, сними позор и бедность и обнови, как цветок под сенью твоей кроткой ночи.

Свету! Свету! Зажги его жарким пламенем желания! Светильник не мерцающий - таков твой жребий, сердце! Ах, смерть - лучший удел твой! Бедствие стучит в твою дверь и вещает, что твой господь бодрствует и зовет тебя на любовное свидание во мраке ночи. Небо в тучах и дождь непрестанный. Я не знаю, что так волнует меня, - я не знаю, что со мною. Вспыхнувшая на мгновение молния сгущает мрак еще более, и мое сердце бредет ощупью по той тропе, которой ведет меня музыка ночи. Свету! Свету! Зажги его жарким пламенем желания! Гром гремит, и бушует ветер. Ночь черна, как уголь. Рассей мрак! Зажги светоч любви своей жизнью!

Всеми мерами стараются удержать меня в своих руках те, что любят меня в этом мире. Но не такова твоя любовь - она сильнее их любви, но оставляет мне свободу. Чтобы я не забывал о них, они никогда не покидают меня. Проходит день за днем, а ты все пребываешь незримым. Хотя я не называю тебя в молитвах, хотя я не ношу тебя в своем сердце, твоя любовь ко мне ждет моей любви.

Он пришел и сел рядом со мной, но я не проснулась. О, горе! Какой ужасный сон приснился мне! Он пришел в тишине ночи; в руках он держал арфу, и мои сны звучат ее мелодиями. Увы, мои ночи так бесплодны! Ах, зачем не вижу я того, чье дыхание касается меня во сне?

Я вышел один на свидание. Но кто это следует за мной в безмолвном мраке ночи? Я сворачиваю в сторону, чтобы избежать его; но тщетно. Он поднимает пыль своей стопой; он присоединяет свой громкий голос ко всякому слову, произносимому мною. Это мое маленькое "я", мой властитель, не знающий стыда. Но мне стыдно подойти к твоей двери в его сообществе.

В ночь усталости да усну я безмятежно, уповая во всем на тебя. Не принуждай мои ослабевший дух к скудному служению тебе. Это ты набрасываешь покрывало ночи на усталые глаза дня, дабы оживить его взор новой радостью при пробуждении.

Тяжки узы, но сердце страждет, когда я пытаюсь разорвать их. Свобода - вот все, чего я хочу, но стыд - надеяться на нее. Я знаю, что бесценные сокровища таятся в тебе и что ты мой лучший друг, но у меня не хватает сил вымести сор, что наполняет мой дом. Одежда, облекающая меня, - прах и смерть. Но, сгорая ненавистью к ней, я все же ношу ее с любовью. Мои прегрешения безмерны, пороки велики, мой стыд сокровенен и тяжел; но когда я прибегаю к тебе, ища своего спасения, я дрожу от страха, что моя мольба исполнится.

Тот, кого я облекаю моим именем, плачет в этой темнице. Я вечно воздвигаю стены ее; и по мере того как она день за днем высится в небо, скрывается истинное существо мое. Я горд высотой этой стены и замазываю песком и глиной малейшую скважину в ней - и теряю из виду истинное существо мое.

Когда настало утро, они пришли в мой дом и сказали: "Мы займем только маленький уголок у тебя". Они сказали: "Мы поможем тебе служить твоему богу и смиренно примем самую малую часть его милости". И сели и сидели спокойно и смирно. Но во мраке ночи, сильные и мятежные, они ворвались в мое святилище и с нечестивой алчностью завладели жертвой на алтаре господнем.

Пусть останется от меня самое малое, чтобы я мог сказать: ты - все. Пусть останется самое малое от моей воли, чтобы я мог чувствовать тебя всюду и прибегать к тебе со всеми нуждами и предлагать мою любовь ежечасно. Пусть останется от меня самое малое, чтобы я никогда не мог скрывать тебя. Пусть останется самое малое от моих уз, чтобы я был связан с твоей волей узами твоей любви.

Где мысль бесстрашна и чело гордо поднято; Где знание свободно; Где мир не разбит на клетки перегородками; Где слова исходят из глубин истины; Где неустанное стремление простирает руки к совершенству; Где светлый поток разума не блуждает в бесплодной и мертвой пустыне песков; Где разум направлен к высоким помыслам и деяниям, - В этих небесах свободы, отец мой, да пробудится страна моя!

Ночь почти прошла в тщетном ожидании его. Я боюсь, что он внезапно придет утром к моим дверям, когда я усну от изнеможения. О подруги, откройте ему двери, не мешайте ему войти. Если звук его шагов не разбудит меня, не будите меня и вы, прошу вас. Я не хочу, чтобы меня разбудил звучный хор птиц или бурный ветер на празднике утреннего солнца. Дайте мне спать безмятежно, даже если господин мой придет внезапно к моей двери. О, мой сон, драгоценный сон, ждущий только его прикосновения, чтобы исчезнуть! О, мои сомкнутые вежды, что раскроются только при свете его улыбки, когда он предстанет передо мною, как сновидение, возникшее из мрака сна! Пусть он явится передо мною, как первый из всех лучей и образов. Первый трепет радости в моей пробужденной душе да будет от его взора! И пусть возвращение из мрака сна сольется с возвращением к нему.

Разве вы не слыхали его тихих шагов? Он идет, идет, идет. Каждый миг, каждый век, каждый день, каждую ночь идет он, идет, идет. Много песен, печальных и радостных, пела я, но всегда звучало в них: идет он, идет, идет. В благоухающие дни солнечного апреля по лесной тропинке идет он, идет, идет. Во мраке дождливых июльских ночей, в гремящей колеснице облаков идет он, идет, идет. В печали, сменяющей печаль, это его стопы давят мне сердце, это от их золотого прикосновения сияет во мне радость.

Вот моя мольба к тебе, владыка, - сокруши, сокруши до основания скудость моего сердца! Дай мне силу легко переносить мои радости и горести. Дай мне силу соделать любовь мою плодотворной. Дай мне силу никогда не отвергать бедных и не сгибать колен перед надменной властью. Дай мне силу возвысить дух мой над суетой дня. И силу подчинить с любовью все свои силы твоей воле.

Я думал, что мое странствие пришло к концу у последнего предела моих сил, что путь мой замкнут, что припасы мои истощились и настал час искать приюта в безмолвной тьме. Но вижу - воля твоя бесконечна. Когда старые слова замирают на устах, новые рвутся из сердца; и там, где стезя теряется, открывается новая страна чудес.

Я не знаю, с каких далеких пор ты идешь навстречу мне. Твое солнце и звезды не могут скрыть тебя от меня навсегда. Много утр и вечеров слышались твои шаги и стучался в мое сердце твой вестник, тайно звавший меня. Я не знаю, отчего я так встревожена нынче, отчего трепет радости охватывает мою душу. Точно настало время кончить мой труд, и я чувствую в воздухе слабый аромат твоего сладостного присутствия.

Много, много дней не было дождя, господь мой, в моем иссохшем сердце. Небосклон чист - ни единое тончайшее облачко не омрачает его, ни единого слабого намека на дождь. Ниспошли, если будет на то воля твоя, гневный вихрь, черный, как смерть, и ослепи бичами молний небо от края до края. Но развей, владыка мой, этот всепроникающий, безмолвный зной, неподвижный, жгучий и беспощадный, сожигающий сердце безысходным отчаянием. Да снизойдет с высот облако милосердия, подобно полному слез взору матери в день гнева отца.

Почему ты стоишь позади всех, мой возлюбленный, скрываясь в тени? Они толкают тебя и проходят по пыльной дороге, не замечая тебя. Я давно жду тебя здесь в томлении, уготовив жертвоприношения тебе, а прохожие берут мои цветы один за другим, и моя корзина почти опустела. Утро прошло и полдень. В вечернем сумраке глаза мои тяжелеют от дремоты. Идущие домой оглядывают меня и улыбаются, и я горю от стыда. Я сижу, как нищая, закрыв лицо одеждой, и когда меня спрашивают, чего я хочу, я опускаю глаза и не отвечаю. О, да и как сказать, что я жду тебя, что ты обещал прийти. Как вымолвить, к стыду своему, что я приношу тебе в дар только бедность? Ах, я сокрыла эту гордость в тайниках своего сердца. Я сижу на траве и не спускаю глаз с неба и мечтаю о блеске твоего внезапного появления: засияет свет, золотые опахала будут развеваться над твоей колесницей, и все в изумлении будут стоять у дороги, когда увидят, что ты сошел с колесницы, чтобы поднять с земли и посадить рядом с собой эту оборванную девушку, дрожащую от стыда и гордости, подобно лиане под летним ветром. Пышные процессии проходят мимо, с шумом и кликами. Неужели ты будешь молчаливо стоять в тени, позади всех? И теперь я одна буду ждать и плакать и томиться от напрасных желаний.

Что я жажду тебя, только тебя - пусть мое сердце без конца повторяет это. Все желания, что смущают меня денно и нощно, в корне ложны и суетны. Как ночь скрывает в своем мраке моление о свете, так в глубине моего существа звучит крик: я жажду тебя, только тебя! Как буря ищет покоя, изо всех сил борясь с покоем, так мой мятеж восстает на любовь и не молкнет его крик: я жажду тебя, только тебя!

Когда сердце ожесточится и иссохнет, пади на меня ливнем милосердия. Когда в жизни не станет радости, пролей поток песен. Когда суета дня поднимает свой грохот со всех сторон вокруг меня, приди ко мне, владыка тишины, с миром и покоем. Когда мое оскудевшее сердце затаится, сожмется, распахни дверь настежь, царь мой, и войди с царской торжественностью. Когда обманчивые желания ослепят мой разум, ниспошли, благий, бодрствующий, твои молнии и громы.

Да сольются все радости в моей последней песне: радость, что заставляет землю утопать в буйном обилия трав, радость, что кружит в пляске близнецов - жизни и смерти - по необъятному миру, радость, что мчится с бурей, потрясая и пробуждая жизнь смехом, радость, что в слезах поникла над раскрытым красным лотосом страдания, и радость, что в прах повергает все, что имеет, и не ведает слова.

Да, я знаю, что это лишь твоя любовь, о возлюбленный моего сердца: этот золотой свет, что танцует на листьях, эти ленивые облака, что плывут по небу, это дуновение, оставляющее прохладу на моем челе. Утренний свет затопил мои глаза: это ты шлешь весть моему сердцу. Твой лик склонился с высот, твои глаза глядят в мои глаза, и мое сердце касается твоих ног.

Ты сошел с трона и стал у порога моей хижины. Я была одна, я пела - и моя песня коснулась твоего слуха. Ты сошел с трона и стал у порога моей хижины. Много славных певцов в твоих чертогах, и непрестанно поются в них песни. Но моя простая грустная песенка пробудила твою любовь. Она смешалась с великой музыкой мира, и с цветком в награду мне ты пришел и стал у порога моей хижины.

Вот моя радость: ждать и смотреть у дороги, как тень сменяет свет и падают ливни. Вестники неведомых миров приветствуют меня и спешат по дороге. Сердце мое исполнено радости, и дыхание пробегающего ветра сладостно мне. С ранней зари до сумерек я сижу у своего порога и знаю, что внезапно настанет счастливый миг, когда я увижу тебя. Одинокая, я улыбаюсь и пою. А воздух напоен благоуханием надежды.

Рано утром мы шепотом сказали друг другу, что поплывем в лодке, только ты и я, и ни единая душа в мире не узнает об этом странствовании без конца и без цели. В этом безбрежном океане, под твоей безмолвной внимательной улыбкой, мои песни польются свободные, как волны, не скованные словом. Разве не пришел еще час? Еще есть работа? Вот уже вечер сошел на землю, и в потухающем свете дня морские птицы летят к своим гнездам. Кто знает, когда спадут цепи и лодка, подобно последнему лучу заката, исчезнет в ночи?

Я не ждала тебя; и ты, царь мой, вошел в сердце мое незваный, как кто-то из толпы, мне не известной, и запечатлел печатью вечности скоротечные мгновения моей жизни. И сегодня, когда я случайно вспомнила их и увидела твой знак, я вижу, что они рассеяны во прах, смешаны с радостями и печалями моих пустых, забытых дней. Ты не отвернулся от моих детских игр, и шаги, что слышала я в своей детской, те же, что отдаются эхом от звезды к звезде.

Утреннее море молчания покрылось рябью от щебетания птиц; и цветы у дороги стали веселы; и потоки золота полились в просветы облаков, меж тем как мы озабоченно шли своей дорогой, ни на что не обращая внимания. Мы не пели веселых песен, не забавлялись; мы не заходили на торг в селение; мы шли молча и не смеялись. Мы не медлили в пути. Время шло - и мы всё ускоряли и ускоряли шаги. Солнце дошло до зенита, и голуби ворковали в тени. Засохшие листья танцевали и кружились в горячем воздухе полдня. Мальчик пастух дремал и грезил в тени смоковницы, и я лег в траву у источника, чтобы дать отдых усталым членам. Мои спутники глумились надо мною. Они гордо подняли голову и поспешили дальше; они ни разу не оглянулись, ни разу не сели отдохнуть. Они исчезли вдали в знойной голубой дымке. Они шли по холмам и долинам и скрывались в далеких странах. Слава тебе, геройская рать, на твоем нескончаемом пути! Насмешки и упреки заставили меня встать, но не нашли во мне никакого отклика. Покой расцвеченного солнцем зеленого сумрака тихо лился в мое сердце. Я забыл о цели своего странствования и без борьбы погрузился в сплетение теней и песен. Когда, наконец, я очнулся от дремоты и открыл глаза, я увидел, что ты стоишь надо мной, рассеивая мой сон улыбкой. Как я боялся, что мой путь будет долог и утомителен и что достигнуть тебя будет так трудно.

Я ходила от двери к двери по деревенской улице, прося подаяния, когда, подобно дивному сновидению, появилась твоя золотая колесница, царь царей! В груди моей пробудились надежды, и мне показалось, что пришли к концу мои злополучные дни, и я стояла, ожидая непрошенного подаяния, сокровищ, что будут рассыпаны вокруг меня. Колесница остановилась возле меня. Твой взгляд упал на меня, и ты сошел с колесницы с улыбкой. Я чувствовала, что пришло, наконец, счастье моей жизни. Но ты внезапно протянул свою правую руку и сказал: "Что подашь ты мне?" О, какой это был царственный жест - раскрыть свою длань и просить у нищей! Я смутилась, я стояла в нерешимости, и потом я медленно вынула из своей сумы крохотное зернышко и подала тебе. Как же велико было мое удивление, когда вечером, вытряхнув свою суму, я увидела на полу крохотное золотое зернышко. Я горько плакала и жалела, что не отдала тебе всё.

Ночной мрак сгущался. Наша дневная работа кончилась. Мы. думали, что уж прибыл последний гость, и все двери в деревне были заперты. Но кто-то сказал: - Еще прибудет царь. Мы засмеялись и сказали: - Нет, этого не может быть. Нам показалось, что кто-то постучал в двери, и мы сказали, что это только ветер. Мы погасили светильник и отошли ко сну. Но кто-то сказал: - Это вестник. Мы засмеялись и сказали: - Нет. Это ветер! В полночь послышался какой-то звук. Сквозь сон мы подумали, что это отдаленный гром. Земля задрожала, стены затряслись, и мы очнулись. Но кто-то сказал, что это звук колес. Мы прошептали в полусне: - Нет. Это гул грома. Было еще темно, когда забил барабан. Раздался глас: "Вставайте! Не медлите!" Мы прижали руки к сердцу и дрожали от страха. Кто-то сказал: - Взгляните - царский стяг! Мы встали, восклицая: - Больше нельзя медлить! Царь прибыл, но где же светильники, где венки? Где седалище для него? О, стыд! О, позор! Где чертог, где украшения? Кто-то сказал: - Напрасен вопль! Приветствуйте его с пустыми руками, ведите его в пустые покои! Откройте двери, пусть звучат рога из раковин! В глухую ночь прибыл царь нашего темного, мрачного жилища! Гром грохочет в небесах! Мрак содрогается от молний! Возьми кусок изорванной циновки и расстели во дворе. С бурей прибыл нежданно царь страшной ночи.

Я хотела - и не осмелилась попросить у тебя венок из роз, украшавший твою грудь. И я ждала до утра, до твоего ухода, чтобы собрать его останки на своем ложе. И, точно нищая, искала на рассвете, не осталось ли хоть единого лепестка. Увы, что же я нашла? Что осталось от твоей любви? Ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой. Остался мощный меч, сверкающий, как пламя, тяжкий, как громовой удар. Юный утренний свет озаряет в окно мое ложе. Утренняя птичка щебечет и спрашивает: "Женщина, что же осталось тебе?" Да, ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой - твой ужасный меч. Я сижу и дивлюсь, к чему мне твой дар? Мне негде спрятать его. Мне, слабой, стыдно носить его, мне больно, когда я прижимаю его к своей груди. И все же я с гордостью буду носить в сердце своем этот твой дар - бремя мучений. Отныне страх не будет уже владеть мною в этом мире - ты будешь победителем в каждой моей битве. Ты послал мне в спутники смерть, и я увенчаю ее моей жизнью. Твой меч со мною, он может сокрушить мои оковы, уже нет страха для меня в мире. Отныне я сброшу все украшения, владыка сердца моего, я уже не застенчивая, нежная девушка, я уже не буду ждать, таиться и плакать. Ты дал мне свой меч - украшений мне не надо!

Прекрасен твой браслет, усеянный звездами и искусно оправленный в самоцветы. Но еще прекраснее твой меч, его сверкающее лезвие, подобное распростертому крылу божественной птицы Вишну*, пронизанному гневным румяным блеском заката. Оно трепещет, подобно последнему лучу жизни; оно сияет, как чистое пламя бытия, пожирающее все земное и суетное одной могучей вспышкой. Прекрасен твой браслет, усеянный самоцветами; но твой меч, о повелевающий громами, облечен столь безмерной красотой, столь страшной, что нет сил ни смотреть на него, ни думать о нем. - * Вишну - в индийской мифологии бог-хранитель. Божественная птица Вишну - Гаруда - мифическая птица, на которой летает Вишну.

Я ничего не просила у тебя; я не сказала тебе своего имени. Когда ты уходил, я стояла молча. Я стояла возле колодца в косой тени дерева, и женщины уходили домой с глиняными кувшинами, наполненными до краев. Они звали меня и кричали: "Пойдем с нами, утро уже повернуло на полдень". Но я все еще томилась и медлила, объятая смутным раздумьем. Я не слыхала, как ты подошел. Твой взгляд был печален, когда он упал на меня, твой голос звучал устало, когда ты тихо сказал: "Ах, я путник, изнывающий от жажды". Я очнулась от своего сна наяву и налила воды из кувшина в твои пригоршни. Листья шелестели над нами; кукушка куковала в глубине рощи, и благоухание цветов баблы* доносилось с поворота дороги. Я стояла, онемев от стыда, когда ты спросил мое имя. Правда, - что я сделала для тебя, чтоб ты помнил меня? Но воспоминание о том, что я могла дать тебе воды и утолить твою жажду, будет жить в моем сердце и наполнять его нежностью. Близок полдень, устало поют птицы, листья нима** шелестят надо мною, а я сижу и думаю, думаю. - * Б а б л а - род индийской акации . ** Н и м - один из видов деревьев, растущих в Индии .

Истома в сердце твоем, и дремота еще смыкает твои вежды. Разве не дошла до тебя весть, что цветок уже сверкает царственным блеском среди терний? Проснись, проснись! Не теряй времени напрасно! В конце каменистой тропы, в стране девственного молчания, одиноко сидит друг мой. Не обманывай его. Проснись, проснись! Что, если небо затрепещет в полуденном зное? Что, если жгучий песок раскинет плащ жажды? Разве нет радости в глубине твоего сердца? При каждом твоем шаге разве не будет звучать арфа дороги сладкой музыкой муки?

Вот почему так велика во мне твоя радость. Вот почему ты снизошел ко мне! О владыка небес, где была бы твоя любовь, если б не я? Ты сделал меня соучастницей всех твоих сокровищ. В моем сердце бесконечный трепет твоей радости. В моей жизни всюду твоя воля. Царь царей, ты облекся в красоту, дабы пленить меня. И вот любовь твоя растворяется в любви твоей возлюбленной, и ты зрим в совершенном союзе их.

Свет, свет мой, мир наполняющий свет, взоры ласкающий свет, сердце услаждающий свет. Ах, свет танцует, возлюбленный мой, в сердце моей жизни; свет ударяет, возлюбленный мой, по струнам моей любви; небо разверзается, ветер бушует, смех проносится над землей. Мотыльки поднимают свои паруса в море света. Лилии и жасмины распускаются в волнах света. Свет рассыпается золотом на каждом облаке, возлюбленный мой, и алмазы сыплются в изобилии. Веселие течет от листа к листу, возлюбленный мой, ликование безмерное. Небесная река вышла из берегов, и радость затопляет все.

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети. Беспредельное небо неподвижно и беспокойные воды бурны. На морском берегу бесконечных миров дети встречаются с криками и плясками. Они строят домики из песка и играют пустыми раковинами. Из увядших листьев они делают кораблики и с улыбкой пускают их в необъятную пучину. Дети играют на морском берегу миров. Они не умеют плавать, они не умеют закидывать сети. Искатели жемчуга ныряют за жемчужинами, купцы плывут на своих кораблях, а дети собирают камешки и снова разбрасывают их. Они все ищут тайных сокровищ, они не умеют закидывать сети. Морская зыбь смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья. Сеющие смерть волны поют пустые песни детям, подобно матери, качающей колыбель младенца. Море играет с детьми, и бледно сияет улыбка прибрежья. На морском берегу бесконечных миров встречаются дети. Буря скитается по бездорожью небес, корабли гибнут в неизведанных водах, смерть вокруг, а дети играют. На морском берегу бесконечных миров великое сборище детей.

Когда воины впервые вышли из чертогов своего повелителя, куда они сокрыли свою мощь? Где были их доспехи, их оружие? Они казались бедными и беспомощными, и стрелы сыпались на них градом в тот день, когда они вышли из чертогов своего повелителя. Когда воины возвращались в чертоги своего повелителя, куда скрыли они свою мощь? Они бросили меч и бросили лук и стрелу; мир был на их челе, и они оставили плоды своей жизни позади себя в тот день, когда возвращались в чертоги своего повелителя.

Сон, что слетает на глаза ребенка, - кто знает, откуда он? Да, говорят, что его жилище там, в сказочном селении, в сумраке леса, тускло озаряемом светляками, где висят две нежных зачарованных почки. Оттуда приходит он целовать глазки ребенка. Улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит, - кто знает, где она рождается? Да, говорят, что юный бледный луч лунного серпа коснулся края тающего осеннего облачка, и улыбка зародилась в грезах росистого утра - та улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит. Милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка, - кто знает, где таился он? Да, когда мать была молоденькой девушкой, он наполнял ее сердце кротким и безмолвным таинством любви - милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка.

Когда я приношу тебе пестрые игрушки, дитя мое, я понимаю, почему такая игра красок на облаках, на воде и почему цветы так ярки - когда я дарю тебе пестрые игрушки, дитя мое. Когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать, я понимаю, почему звучит музыка в листьях и почему волны шлют хоры своих голосов сердцу внимающей земли - когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать. Когда я опускаю сласти в твои жадные ручки, я понимаю, почему есть мед в чашечке цветка и в плодах затаенная сладость - когда я опускаю сладости в твои жадные ручки. Когда я целую твое личико, чтобы заставить тебя улыбнуться, мое сокровище, я понимаю, что за радость изливается с небес в утреннем свете и какое наслаждение дарит летний ветерок моему телу - когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

Какой божественный напиток ты хотел бы испить, господи, из переполненной чаши моей жизни? Поэт, испытываешь ли ты радость, видя свое создание моими глазами и у дверей моего слуха молчаливо внимая своей вечной гармонии? Твой мир рождает слова в моем уме, твоя радость добавляет к ним музыку. Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою же сладость.

В дни праздности я печалился о потерянном времени. Но оно не потеряно, владыка мой. Каждое мгновение моей жизни - в твоих руках. Сокровенный в сердце сущего, ты взрощаешь семена в побеги, почки - в цветы и цветы - в плоды. Я устал и уснул на праздном ложе и думал, что труды окончены. Утром я пробудился и увидел, что мой сад полон чудесами цветов.

Это мука разъединения распространяется по всему миру и порождает неисчислимые образы в бесконечном небе. Это печаль разъединения всю ночь глядит в молчании от звезды к звезде и рождает созвучие среди шумящих листьев в дождливом сумраке июля. Это всеобъемлющая скорбь внедряется в любовь и желание, в страдание и радости, и это она вечно тает и разливается песнями в моем сердце поэта.

Я подобен клочку осенней тучки, бесполезно скитающемуся в небе, о мое вечно славное солнце! Твое прикосновение еще не растопило меня, не слило меня воедино с твоим лучом: и вот я считаю месяцы и годы, отделяющие меня от тебя. Если на то твоя воля и если в том твоя отрада, возьми мою плывущую пустоту, расцвети ее красками, позлати ее златом, развей ее по ветру и рассей чудесами. И когда придет твоя воля кончить эту забаву к ночи, я растаю и исчезну во тьме или в улыбке белого утра, с прохладной чистоте.

Мать, я украшу твою грудь ожерельем из слез моей скорби. Звезды сковали браслеты из лучей, чтобы украсить ими твои ноги, но мое ожерелье будет висеть на твоей груди. Богатство и слава исходят от тебя, и в твоей власти давать и отнимать их. Но моя печаль - моя всецело, и когда я приношу ее тебе., как жертву, ты награждаешь меня своей милостью.

Ты сделал меня другом тех, кого не знал я доселе. Ты ввел меня в жилища, доселе мне чуждые. Ты приблизил далекое и чужого сделал мне братом. Мне тяжело покидать привычный кров; я забываю, что в новом живет старое и что ты всюду со мной. Сквозь рождение и смерть, в этом мире или в других мирах, куда бы ни вел ты меня, - ты все тот же единственный спутник моей бесконечной жизни, связующей сердце мое узами радости с неведомым. Познавшему тебя ничто не чуждо, для него нет закрытой двери.

Над пустынной рекой, среди высоких трав, я сказал ей: - Девушка, куда идешь ты, прикрыв свой светильник одеждой? Дом мой одинок и темен - дай мне света! Она на мгновение подняла свои темные глаза и сквозь сумрак взглянула мне в лицо. - Я пришла к реке, - отвечала она, - чтобы пустить светильник по течению, когда дневной свет угаснет. Одиноко стоял я среди высоких трав и смотрел на робкий огонек ее светильника, бесплодно уносимого течением. В молчании наступающей ночи я сказал ей: - Девушка, огни зажжены - куда же ты несешь свой светильник? Дом мой одинок и темен - дай мне света. Она подняла на меня свои темные глаза и мгновение была в нерешительности. - Я пришла, - сказала она наконец, - чтобы посвятить его небу. Я стоял и смотрел на ее светильник, бесполезно пылавший в пустоте. В безлунном мраке полуночи я сказал ей: - Девушка, что заставляет тебя прижимать светильник к сердцу? Дом мой одинок и темен - дай мне света! Она постояла, подумала одно мгновение и посмотрела мне в лицо сквозь сумрак. - Я принесла свой светильник, - сказала она, - на праздник светильников*. Я стоял и смотрел на ее маленький огонек, бесплодно терявшийся среди других огней. - * Праздник светильников, или Дивали - индуистский религиозный праздник в честь богини Лакшми; сопровождается торжественными церемониями и шествием с зажженными светильниками и факелами. По поверью, богиня Лакшми не приходит в тот дом, в котором не горят светильники.

Та, что всегда пребывала в глубине моего существа в полусвете мерцаний и отблесков, та, что никогда не снимала покровов в утреннем свете, да будет моим последним приношением тебе, боже, облеченным в мою прощальную песнь. Слова стремились к ней, но бессильны были достигнуть ее; призывы напрасно простирали к ней жаждущие руки. Я скитался из страны в страну, храня ее в глубине сердца, и вокруг нее возвышалась и падала моя жизнь. Над моими мыслями и деяниями, моими снами и мечтами царила она, но стояла вдали и одиноко. Многие стучали в мою дверь и спрашивали о ней и отходили в тоске. Никто в мире не видел ее лицом к лицу, и она оставалась в одиночестве, ожидая, что ты узнаешь ее.

Твой солнечный луч слетает ко мне на землю с распростертыми объятиями и весь долгий день стоит у моей двери, чтобы отнести к твоим стопам облака, созданные из моих слез, вздохов и песен. С безумной радостью ты облекаешь свою звездную грудь этим плащом туманных облаков, придавая ему бесчисленные формы и изгибы и окрашивая его в вечно меняющиеся цвета. Он так воздушен, так непостоянен, так нежен, так полон слез и мрачен - вот за что ты любишь его, о непорочный и чистый! И вот почему он может омрачить.твой священный белый свет своею тенью.

Ты небо, но ты и гнездо. О прекрасный, в гнезде любовь твоя, облекающая душу красками, звуками и ароматами. Вот приходит утро с золотой корзиной, неся в правой руке венец красоты, чтобы молча увенчать им землю. И вот приходит вечер по неведомым тропинкам, по безмолвным лугам, где уже не видно стад, неся от западного океана покоя прохладную влагу мира в своем золотом кувшине. Но там, где раскинулось бесконечное небо, куда стремится улететь душа, царит непорочное белое сияние. Таи нет ни дня, ни ночи, ни образа, ни цвета и ни единого, ни единого слова.

Я должен был возлелеять свое "я" и поворачивать его во все стороны, бросая цветные тени на твою лучезарность - такова твоя майя. Ты сам разделяешь себя и зовешь свое отдаленное "я" мириадами звуков. И это отдаленное во мне. Горькая песнь, как эхо, отозвалась по всему небу многоцветными слезами и улыбками, тревогами и надеждами; волны поднимаются и опускаются, сны рассеиваются и зарождаются. Во мне - твое поражение тебя самого. Эту стену, которую ты воздвиг, кисть дня и ночи расписала несметными изображениями. А за ней - твой престол из таинственных кривых, где нет ни единой прямой. Великое торжество, твое и мое, охватило все небо. Звуками, твоими и моими, трепещет воздух, и века проходят в том, что мы то скрываемся, то открываемся.

Это он, сокровеннейший, пробуждает мое существо своими глубокими затаенными прикосновениями. Это он очаровывает глаза и радостно играет на струнах моего сердца, чередуя сладость с горечью. Это он вплетает в ткань майи мимолетные оттенки серебра и золота, лазури и зелени, и в складках видны его ноги, и я забываюсь, касаясь их. Проходят дни и проходят века, и всегда, во многих именах, во многих видах, во многих порывах радости и горести, он властвует над моим сердцем.

Тот самый поток жизни, что течет день и ночь в моих жилах, течет во вселенной и танцует размеренный танец. Это та самая жизнь, что радостно пробивается сквозь прах земли в несметных стеблях трав и разливается шумными волнами цветов и листьев. Это та самая жизнь, что качается в океане - колыбели рождений и смерти, в приливах и отливах. Я чувствую, что члены мои становятся лучезарными в соприкосновении с этой жизнью. И гордость моя - от этого векового биения жизни, танцующего в моей крови.

Разве не в силах ты радоваться радостью этого ритма? Кружиться, теряться, отдаваться водовороту этой страшной радости? Все стремится вперед, безостановочно, не оглядываясь, и нет силы, могущей остановить это стремление! Под эту безостановочную музыку кружатся в пляске и уходят времена года - краски, звуки и запахи льются бесконечными каскадами в переизбытке радости, которая рассеивается и умирает каждый миг.

Когда мир был юн и все звезды сияли в своем первозданном великолепии, боги собрались в небе и пели: О, зрелище совершенное! Радость пречистая. Но один из них вскричал вдруг: - Мне кажется, цепь светил прервалась где-то и одной звезды не стало. Золотая струна их арфы лопнула, их песнь замерла, и они вскричали в смятении: - Да, утраченная звезда была лучшая, она была славой небес! С того дня боги неустанно ищут ее, и от одного к другому несутся вопли, что мир утратил с ней радость. Лишь в глубочайшем молчании ночи звезды улыбаются и шепчут друг другу: "Тщетный труд! Ненарушенное совершенство всюду!"

Освобождение для меня не в отречении. В тысячах оков я чувствую объятия свободы. Ты всегда изливаешь мне свежую влагу своего вина различных цветов и благоуханий, наполняя этот земной сосуд до края. Мой мир зажжет сотню различных светильников и поставит их перед жертвенником твоего храма. Нет, никогда я не закрою двери моих чувств. Радости зрения, и слуха, и осязания вызовут твою радость. Да, все обольщения мои горят в пламени радости, и все мои желания созревают в плоды, любви.

День угас, тени пали на землю. Время идти к реке наполнить кувшин. Вечерний воздух полон печальной музыкой вод. Ах, он зовет меня в сумрак! На затерянной тропинке не видно прохожих, подымается ветер, зыбь покрывает реку. Я не знаю, вернусь ли домой. Я не знаю, кого я встречу. Там, у брода, в маленькой лодке, неизвестный играет на лютне.

О владыка моей жизни, должен ли я изо дня в день стоять перед лицом твоим? Сложив руки, о владыка миров, должен ли я стоять перед лицом твоим? Под твоим великим небом, в молчании уединения, со смиренным сердцем, должен ли я стоять перед лицом твоим? В твоем трудовом мире, погруженном в борьбу и работу, среди суетливой толпы, должен ли я стоять перед лицом твоим? И когда мой труд в этом мире кончен, о царь царей, должен ли я стоять одиноко и смиренно перед лицом твоим?

Твои дары нам, смертным, утоляют все наши нужды и все же, не уменьшаясь, возвращаются к тебе. Река совершает свой обычный труд и спешит чрез поля и селения; все же ее неустанное течение стремится омыть твои ноги. Цветок услаждает воздух своим ароматом, все же последний удел его - принести себя в жертву тебе. Мир не скудеет, поклоняясь тебе. Люди разно приемлют смысл слов поэта; все же их последний смысл - ты.

Я знаю тебя, как моего бога, и стою в стороне - я не смею считать тебя равным и приблизиться. Я знаю тебя, как моего отца, и склоняюсь перед твоими стопами - я не касаюсь руки твоей, как руки друга. Я не стою там, куда ты нисходишь, называя себя моим, не прижимаю тебя к сердцу и не считаю тебя товарищем. - Ты - брат среди моих братьев, но я не замечаю их, я не разделяю с ними своего заработка - и все делю с тобою. В радости и горе я не иду к людям - и иду к тебе. Я не решаюсь отдать свою жизнь - и не погружаюсь в великие воды жизни.

Если мне не суждено встретить тебя в этой моей жизни, то дай мне вечно чувствовать, что я лишился созерцания твоего образа, - дай мне ни на мгновение не забывать, дай мне ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы бодрствования. Дни мои проходят на многолюдном базаре этого мира, и руки мои наполняются ежедневной прибылью, но дай мне вечно чувствовать, что я ничего не приобрел, - дай мне ни на мгновение не забывать, дай мне ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы бодрствования. Когда я сижу у дороги, истомившись и тяжело дыша, когда я отдыхаю в пыли и прахе, дай мне вечно чувствовать, что еще долгий путь передо мною, - дай мне ни на мгновение не забывать, дай мне ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы бодрствования. Когда мои покои разукрашены и звучат свирели и громкий смех, дай мне вечно чувствовать, что я не позвал тебя в свой дом, - дай ни на мгновение не забывать, дай ощущать жало скорби в моих сновидениях и в часы бодрствования.

Ныне отпущаеши. Пожелайте мне счастливого пути, братья! Кланяюсь вам всем и удаляюсь. Вот я возвращаю ключи моей двери - и отрекаюсь от всех прав на мое жилище. Только прошу у вас несколько ласковых слов. Мы были соседями долго, но я получил более, чем мог дать. Вот наступает рассвет, и светильник, озарявший мой темный угол, иссякает. Слышу призыв и отхожу в путь мой.

Божество разрушенного храма! Порванные струны ви"ны уже не поют тебе хвалы. Вечерние колокола не возвещают о времени служения тебе. Воздух тих и безмолвен вокруг тебя. В твое покинутое жилище веет весенний благоухающий ветер. Он несет весть о цветах - цветах, которых уже не приносят тебе. Твой дивный служитель скитается доныне, сокрушаясь о милостях, в которых ему отказано. В вечерний час, когда огни и тени мешаются с тьмой праха, он, усталый, возвращается к разрушенному храму с жаждой в сердце. Много праздничных дней проходит для тебя в молчании, божество разрушенного храма. Много ночей молитвы уходят без зажженных светильников. Много новых изображений создано искусными мастерами и брошено в священный поток забвения в должный час. Только божество разрушенного храма пребывает без служителей в вечном небрежении.

В день, когда смерть постучится в твою дверь, что ты предложишь ей? О, я поставлю пред моей гостьей полную чашу моей жизни. Нет, я не отпущу ее с пустыми руками. Весь сладкий урожай моих осенних дней и летних ночей я сложу пред нею на исходе дней моих, когда она постучится в мою дверь.

О ты, последнее осуществление жизни, смерть, моя смерть, приди и шепни мне! День за днем я ждал тебя; ради тебя я сносил радости и муки жизни. Все, что я имею, на что надеюсь, и вся моя любовь - все вечно и сокровенно текло к тебе. Цветы сплетены, венок готов для жениха. После венчания невеста оставит дом свой и одна встретит господина своего в молчании ночи.

В час моего ухода пожелайте мне счастья, друзья! Небеса горят зарей, и путь мой будет прекрасен! Не спрашивайте, что я беру с собой. Я отправляюсь в путь с пустыми руками и сердцем, исполненным надежд. Я надену брачный венок. Не для меня плащ странника, и хотя в пути предстоят опасности, я не испытываю страха. Вечерняя звезда взойдет, когда путь мой будет кончен, и жалобные ноты вечерних мелодий зазвучат у врат Царя.

Всю жизнь искали тебя мои песни. Это они вели меня от двери к двери, и через них постигал я мир. Это они всему научили меня; они указали мне тайные пути, они открыли моему взору много звезд на небосклоне моего сердца. Они водили меня весь день среди таинства страны наслаждений и муки; к каким же вратам привели они меня на закате, в конце моего странствования?

Смерть, твоя прислужница, у моих дверей. Она переплыла неведомое море и принесла твой зов в мое жилище. Ночь темна, и сердце мое в страхе - все же я возьму светильник, открою двери и склонюсь перед нею с приветом. Ибо это твоя вестница у моих дверей. Я преклонюсь перед ней, сложив руки и со слезами. Я преклонюсь перед ней, повергнув к стопам ее сокровища моего сердца. Она возвратится, исполнив поручение, омрачив мое утро; и в моем опустелом доме останется только мое покинутое тело, как моя последняя жертва тебе.

С угасающей надеждой я хожу и ищу ее во всех углах дома; ее нигде нет. Мой дом невелик, и то, что однажды ушло из него, никогда не вернется. Но бесконечно твое жилище, владыка мой, и, ища се, я пришел к твоей двери. Я стою под золотым балдахином твоего вечернего неба и подымаю к тебе свои страстные взоры. Я пришел к пределу вечности, где ничто не исчезает - ни надежда, ни счастье, ни черты лица, зримого сквозь слезы. О, погрузи мою опустошенную жизнь в лоно этого океана. Дай мне почувствовать утраченную сладость прикосновения ко вселенной.

Когда я оставлю руль, настанет время взять его тебе. Что надлежит, будет сделано. Напрасна борьба. Тогда, сердце, молча примирись со своим поражением. И считай за счастье тихо, тихо стоять там, где тебе предназначено. Светильники мои меркнут при каждом дуновении ветра, и, пытаясь возжечь их, я забываю все остальное. Но я буду мудр на этот раз и буду ждать во тьме, разостлав на полу свою циновку; и когда тебе будет угодно, господи, молчаливо приди и сядь здесь.

Не слышно более громких, шумных речей от меня - такова воля моего повелителя. Отныне я говорю шепотом. Речь моего сердца зазвучит тихой песнью. Люди спешат на рынок царя. Все покупатели и продавцы уже там. Но я получил необычный отпуск среди дня, в самый разгар работы. Так пусть расцветут цветы в моем саду, хотя не настал еще час, и пусть полуденные пчелы начнут свое ленивое жужжание. Много часов провел я в борьбе добра и зла, но теперь товарищу моих праздных дней угодно склонить мое сердце к себе, и я не знаю, зачем этот призыв к цели, лишенный смысла.

Я знаю, что настанет день, когда мой взор уже не увидит этой земли, и жизнь оставят меня в молчании, накинув последнюю завесу на мои глаза. А звезды будут бодрствовать в ночи, и утро встанет, как прежде, и часы будут течь, как морские волны, вздымая печали и радости. Когда я думаю о конце моих мгновений, преграда мгновений разрушается и при свете смерти я вижу твой мир с его сокровищами. Прекрасен в нем самый низкий удел, прекрасна презреннейшая жизнь! То, о чем я напрасно мечтал, и то, чего достиг, да идет мимо. Дай мне лишь то, что я отринул и презрел.

Я не помню мгновения, когда впервые переступил порог этой жизни. Какая сила заставила меня раскрыться в этом великом таинстве, подобно лесной почке в полночь. Когда утром я увидел свет, я почувствовал сразу, что я не чужой в этом мире, что неведомое, не знающее ни имени, ни образа, приняло меня в объятия в образе моей матери. Так же и в час смерти это неведомое явится, как давнее ведомое. И потому, что я люблю жизнь, я знаю, что полюблю смерть. Ребенок плачет, когда мать отнимает его от правой груди; но через мгновение утешается, найдя левую.

В едином приветствии тебе, господь мой, пусть раскроются все мои чувства и коснутся этого мира у ног твоих. Подобно дождливому июльскому облаку, низко нависшему над землей под бременем неизлитой влаги, да преклонится вся душа моя у двери твоей, в едином приветствии тебе. Да сольют мои песни все созвучия в единый поток и потекут в море безмолвия в едином приветствии тебе. Подобно станице тоскующих по родине журавлей, что день и ночь летят в свои горные гнезда, да устремится вся жизнь моя к своей вечной обители в едином приветствии тебе.

Время бесконечно в твоих руках, владыка мой. Некому считать твои минуты. Дни и ночи проходят, и века расцветают и вянут, подобно цветам. Ты умеешь ждать. Твои века следуют один за другим, совершенствуя маленький дикий цветок. Нам нельзя терять времени. Мы слишком бедны, чтобы опаздывать. И вот время идет, и я отдаю его каждому просящему, и на алтаре твоем нет жертвоприношений. На закате дня я спешу в страхе, что врата твои уже закрыты, и вижу, что нет, еще не поздно.

Я украшу тебя трофеями, венками своего поражения. Не в моих силах скрыться от непобедимого. Я хорошо знаю, что моя гордость будет сломлена, жизнь порвет свои оковы в безмерной муке, и мое опустошенное сердце зарыдает песней, подобно пустой тростинке, и камень растает в слезах. Я хорошо знаю, что сотни лепестков лотоса не будут закрыты навсегда, и тайник его меда откроется. С голубого неба на меня обратится взор и призовет меня в молчании. Ничего не останется мне, ничего - и смерть я приму у ног твоих.

Я погружаюсь в пучину океана форм в надежде найти совершеннейшую жемчужину бесформенного. Кончено плаванье от пристани к пристани в моей побитой ветрами ладье. Давно прошли те дни, когда мне было отрадой носиться по волнам. И теперь я жажду смерти в бессмертном. В пышных чертогах у неизмеримой бездны, где рождается музыка беззвучных струн, я возьму арфу моей жизни. Я настрою ее навеки и, когда исторгну последний рыдающий звук, положу ее, безмолвную, к ногам безмолвного.

В час моей разлуки с землей пусть будет моим прощальным словом: то, что я видел, - несравненно. Я вкусил затаенную сладость лотоса, что распускается в этом светоносном океане, и блажен - пусть это будет моим прощальным словом. В этой бесконечной смене форм участвовал и я, и здесь я узрел лик того, кто не знает формы. Все мое тело и все мои члены содрогнулись от прикосновения неосязаемого; и если должен настать конец, пусть он настанет - пусть это будет моим прощальным словом.

В игре с тобою я никогда не спрашивал, кто ты? Я не знал ни радости, ни страха, жизнь моя текла бурно. Ранним утром ты будил меня, как сотоварища, и вел меня от радости к радости. В те дни я никогда не вдумывался в смысл песен, которые ты пел мне. Мои голос только схватывал напевы, и мое сердце отзывалось им. Теперь, когда время игр прошло, какое зрелище предо, мною? Мир, склонив взоры к твоим стопам, в страхе стоит пред тобою со всеми своими безмолвными светилами.

Я похвалялся перед людьми, что знаю тебя. Они видят твой образ во всех трудах моих. Они приходят и спрашивают меня: "Кто он?" Я не знаю, что ответить им. Я говорю: "Право, я не могу сказать". Они хулят меня и с презрением уходят. А ты сидишь и улыбаешься. Я влагаю в песни мою повесть о тебе. Тайна переполнила мое сердце. Приходят и спрашивают меня: "Скажи смысл их". Я не знаю, что ответить. Я говорю: "Ах, кто знает, что значат они!" Вопрошавшие со смехом и злобой идут прочь. А ты сидишь и улыбаешься.

В прекрасной советской мелодраме о первой любви "Вам и не снилось..." (1980) звучит не менее прекрасная песня "Последняя поэма", автор музыки - Алексей Рыбников, автор текста - Рабиндранат Тагор, песню исполняет группа 33 1/3.

После успеха фильма песня стала очень популярна, её исполняли разные артисты, например, Валерия:

Рабиндранат Тагор (1861-1941)

У Рабиндраната Тагора нет стихотворения под названием "Последняя поэма", в песне использованы фрагменты стихотворения из романа "Последняя поэма".
В романе речь идет о двух возлюбленных - юноше Омито и девушке Лабонно, которые в конце повествования понимают, что земная любовь между ними невозможна, однако при этом уверены, что незримая связь между их сердцами не исчезнет никогда. Омито решает жениться на девушке по имени Кетоки, он любит её не так, как Лабонно: "То, что привязывает меня к Кетоки, - любовь. Но эта любовь - как вода в сосуде, которую я пью каждый день. Любовь к Лабонно - это озеро, которое нельзя вместить в сосуд, но в котором омывается моя душа".
Идею небесной любви Омито выражает в стихотворении, которое он посылает Лабонно:

Ты, уходя, со мной осталась навсегда,
Лишь под конец мне до конца открылась,
В незримом мире сердца ты укрылась,
И я коснулся вечности, когда,
Заполнив пустоту во мне, ты скрылась.
Был темен храм души моей, но вдруг
В нем яркая лампада засветилась,-
Прощальный дар твоих любимых рук,-
И мне любовь небесная открылась
В священном пламени страданий и разлук.

Вскоре Омито получает ответ на свое письмо. Лабонно пишет, что через полгода выходит замуж за другого, также в письме есть стихотворение, где Лабонно по-своему выражает идею невозможности земной любви между ней и Омито, но при этом её стихотворение, как и стихотворение Омито, дышит верой в небесную любовь.
Фрагменты прощального стихотворения Лобанно и послужили основой текста песни "Последняя поэма".

Полный текст стихотворения :

Слышишь ли шорох летящего времени?
Вечно его колесница в пути...
Сердца удары нам слышатся в небе,
Звезды во тьме колесницей раздавлены, -
Как не рыдать им у тьмы на груди?..

Друг мой!
Время мне бросило жребий,
В сети свои захватило меня,
Мчит в колеснице опасной дорогой,
Слишком от мест, где ты бродишь, далекой,
Там, где уже не увидишь меня,
Там, где неведомо, что впереди...
Кажется мне: колесницей захвачена,
Смерть уже тысячу раз победив,
Вот я сегодня взошла на вершину,
В блеске зари обагренно-прозрачную... -
Как не забыть свое имя в пути?

Ветер ли старое имя развеял?
Нет мне дороги в мой брошенный край...
Если увидеть пытаешься издали, -
Не разглядишь меня...

Друг мой,
Прощай!
Знаю - когда-нибудь в полном спокойствии,
В позднем покое когда-нибудь, может быть,
С дальнего берега давнего прошлого
Ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня!
Цветом бакуля опавшим и плачущим
Небо тебя опечалит нечаянно, -
Ты погляди, не осталось ли что-нибудь
После меня?...
В полночь забвенья
На поздней окраине
Жизни твоей
Погляди без отчаянья, -
Вспыхнет ли?
Примет ли облик безвестного сонного образа,
будто случайного?...

Это не сон!
Это - вся правда моя, это - истина,
Смерть побеждающий вечный закон.
Это - любовь моя!
Это сокровище -
Дар неизменный тебе, что давно еще
Был принесен...
В древний поток изменений заброшена,
Я уплываю, - и время несет меня
С края на край,
С берега к берегу, с отмели к отмели...
Друг мой, прощай!

Ты ничего не утратил, по-моему...
Вправе и пеплом и прахом играть -
Создал бессмертной возлюбленной образ, -
Блеск и сиянье бессмертной возлюбленной
вызвать из сумрака можешь опять!

Друг!
Это будет вечерней игрою,
Не помешает меня вспоминать...
Жадным движеньем обижен не будет
Трепет левкоев на жертвенном блюде.
Ты обо мне не печалься напрасно -
Дело достойное есть у меня,
Есть у меня мир пространства и времени...
Разве избранник мой беден? О нет!
Всю пустоту я заполню опасную, -
Верь, что всегда выполнять я намерена
Этот обет.
Если же кто-нибудь, озабоченный,
Ждать меня будет с тайной тревогою, -
Счастлива буду - вот мой ответ!

Из половины светлой месяца в темную
половину вынеся
Благоухающий сноп тубероз, -
Кто - пронеся их дорогою долгою,
В ночь теневой половины месяца
Жертвенный мог бы украсить поднос?

Кто и меня увидал бы в радости
Безграничного всепрощения?..
Соединятся злое и доброе, -
Им на служенье себя отдам!

Вечное право я получила,
Друг мой, на то, что сама отдала тебе...
Ты принимаешь мой дар по частям.

Слыша печальных мгновений течение,

Ими наполни ладонь - и напейся:
Сердце мое, как пригоршню, любовно
Я подставляю твоим устам...

О, несравненный!
Я дар принесла тебе:
Все, что дарю, - мне тобою даровано:
Сколько ты принял - настолько должницею
Ты меня сделал...
О друг мой, прощай.

он, что скользит по глазам малютки – знает ли кто-нибудь, откуда он исходит? О, да, молва гласит, что обитель его в волшебном селении, где среди теней тускло озаренного светляками леса висят два застенчивых чародейственных бутона. Оттуда прилетает он целовать глаза малютки.

Улыбка, что играет на губах малютки, когда он спит, – знает ли кто-нибудь, где она родилась? О, да, молва шалит, что юный бледный луч нарастающего месяца коснулся края тающей осенней тучки, и впервые тогда родилась улыбка в грезе омытого росою утра – улыбка, что играет на губах малютки, когда он спит.

Сладостная, нежная свежесть, что расцветает на членах малютки – знает ли кто-нибудь, где она так долго таилась? О, да, когда мать его была молодой девушкой, она охватывала ее сердце нежной и безмолвной тайной любви – сладостная, нежная свежесть, что расцвела на членах малютки.

огда я приношу тебе раскрашенные игрушки, дитя мое, я постигаю, для чего на облаках и на воде такая игра красок, и для чего цветы расписаны таким множеством оттенков – когда я дарю тебе раскрашенные игрушки, дитя мое.

Когда я пою, чтоб заставить тебя плясать, я хорошо знаю, для чего посылают волны хор своих голосов к сердцу внимающей земли – когда я пою, чтоб заставить тебя плясать.

Когда я приношу сласти твоим жадным рукам, я знаю, для чего есть мед в чашечке цветка и для чего плоды тайно наполняются сладким соком – когда я приношу сласти твоим жадным рукам.

Когда я целую лицо твое, чтоб заставить тебя улыбнуться, любовь моя, я постигаю, каков восторг, что струится с неба в свете утра, какова услада, которую летний ветерок приносит моему телу – когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

ы сделал меня известным друзьям, которых я не знал. Ты дал мне место в домах, не мне принадлежащих. Ты приблизил дальних и из чужого сделал брата.

У меня тревога в сердце, когда я должен покинуть обычное убежище, – я забываю, что и в новом обитает старое и что ты обитаешь и там.

В рождении и в смерти, в этом мире и в других, куда бы ты ни повел меня, всюду ты, все тот же единый спутник моей бесконечной жизни, вечно связующий мое сердце с непривычными узами радости.

Тому, кто знает тебя, никто не чужд, нет для него запертой двери. О, внемли моей молитве, не дай мне утратить в общении со многими блаженство прикосновения к единому.

а откосе пустынной реки, среди высоких трав, я спросил ее: "Девушка, куда ты идешь, затемняя плащом свою лампаду? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она подняла на миг свои черные глаза и взглянула мне в лицо сквозь сумрак. "Я пришла к реке, – сказала она, – пустить свою лампаду по течению, когда дневной свет померкнет на западе". Я стоял один среди высоких трав и следил за робким пламенем ее лампады, бесцельно плывущей по течению.

В безмолвии надвигавшейся ночи я спросил ее: "Девушка, у вас все огни зажжены, – куда ты идешь со своей лампадой? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она подняла к моему лицу свои черные глаза и остановилась на миг в нерешимости. "Я пришла, – сказала она наконец, – посвятить свою лампаду небу". Я стоял и следил за ее огоньком, бесцельно сгоравшим в пустыне.

В безлунной тьме полуночи я спросил ее: "Девушка, зачем ты держишь лампаду у своего сердца? Мой дом совсем темен и одинок – дай мне твой светильник!" Она остановилась на миг и задумалась, глядя на мое лицо во мраке. "Я принесла свою лампаду, – сказала она, – чтоб присоединиться к карнавалу факелов". Я стоял и следил за ее маленьким светильником, бесцельно затерявшимся среди огней.

акой божественный напиток хотел бы Ты получить, Господи Боже мой, из этой льющейся через край чаши моей жизни?

Мой Поэт, доставляет ли Тебе наслаждение видеть моими очами сотворенное Тобой и стоять у врат моих ушей, чтоб безмолвно внимать Твоей собственной вечной гармонии?

Твой мир сплетает слова в уме моем, и Твоя радость присовокупляет к ним музыку, Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою собственную сладость.

Я хотела – и не осмелилась попросить у тебя венок из роз, украшавший твою грудь. И я ждала до утра, до твоего ухода, чтобы собрать его останки на своем ложе. И, точно нищая, искала на рассвете, не осталось ли хоть единого лепестка.

Увы, что же я нашла? Что осталось от твоей любви? Ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой. Остался мощный меч, сверкающий, как пламя, тяжкий, как громовой удар. Юный утренний свет озаряет в окно мое ложе. Утренняя птичка щебечет и спрашивает:

"Женщина, что же осталось тебе?"

Да, ни цветы, ни благовония, ни сосуд с душистой влагой – твой ужасный меч.

Я сижу и дивлюсь, к чему мне твой дар? Мне негде спрятать его. Мне, слабой, стыдно носить его, мне больно, когда я прижимаю его к своей груди. И все же я с гордостью буду носить в сердце своем этот твой дар – бремя мучений.

Отныне страх не будет уже владеть мною в этом мире – ты будешь победителем в каждой моей битве. Ты послал мне в спутники смерть, и я увенчаю ее моей жизнью. Твой меч со мною, он может сокрушить мои оковы, уже нет страха для меня в мире.

Отныне я сброшу все украшения, владыка сердца моего, я уже не застенчивая, нежная девушка, я уже не буду ждать, таиться и плакать. Ты дал мне свой меч – украшений мне не надо!

55

Прекрасен твой браслет, усеянный звездами и искусно оправленный в самоцветы. Но еще прекраснее твой меч, его сверкающее лезвие, подобное распростертому крылу божественной птицы Вишну, пронизанному гневным румяным блеском заката.

Оно трепещет, подобно последнему лучу жизни; оно сияет, как чистое пламя бытия, пожирающее все земное и суетное одной могучей вспышкой.

Прекрасен твой браслет, усеянный самоцветами; но твой меч, о повелевающий громами, облечен столь безмерной красотой, столь страшной, что нет сил ни смотреть на него, ни думать о нем.

56

Я ничего не просила у тебя; я не сказала тебе своего имени.

Когда ты уходил, я стояла молча. Я стояла возле колодца в косой тени дерева, и женщины уходили домой с глиняными кувшинами, наполненными до краев.

Они звали меня и кричали: "Пойдем с нами, утро уже повернуло на полдень". Но я все еще томилась и медлила, объятая смутным раздумьем.

Я не слыхала, как ты подошел. Твой взгляд был печален, когда он упал на меня, твой голос звучал устало, когда ты тихо сказал:

"Ах, я путник, изнывающий от жажды". Я очнулась от своего сна наяву и налила воды из кувшина в твои пригоршни. Листья шелестели над нами; кукушка куковала в глубине рощи, и благоухание цветов баблы доносилось с поворота дороги.

Я стояла, онемев от стыда, когда ты спросил мое имя. Правда, – что я сделала для тебя, чтоб ты помнил меня? Но воспоминание о том, что я могла дать тебе воды и утолить твою жажду, будет жить в моем сердце и наполнять его нежностью. Близок полдень, устало поют птицы, листья нима шелестят надо мною, а я сижу и думаю, думаю.

57

Истома в сердце твоем, и дремота еще смыкает твои вежды.

Разве не дошла до тебя весть, что цветок уже сверкает царственным блеском среди терний? Проснись, проснись! Не теряй времени напрасно!

В конце каменистой тропы, в стране девственного молчания, одиноко сидит друг мой. Не обманывай его. Проснись, проснись!

Что, если небо затрепещет в полуденном зное? Что, если жгучий песок раскинет плащ жажды?

Разве нет радости в глубине твоего сердца? При каждом твоем шаге разве не будет звучать арфа дороги сладкой музыкой муки?

58

Вот почему так велика во мне твоя радость. Вот почему ты снизошел ко мне! О владыка небес, где была бы твоя любовь, если б не я?

Ты сделал меня соучастницей всех твоих сокровищ.

В моем сердце бесконечный трепет твоей радости. В моей жизни всюду твоя воля. Царь царей, ты облекся в красоту, дабы пленить меня. И вот любовь твоя растворяется в любви твоей возлюбленной, и ты зрим в совершенном союзе их.

59

Свет, свет мой, мир наполняющий свет, взоры ласкающий свет, сердце услаждающий свет.

Ах, свет танцует, возлюбленный мой, в сердце моей жизни; свет ударяет, возлюбленный мой, по струнам моей любви; небо разверзается, ветер бушует, смех проносится над землей.

Мотыльки поднимают свои паруса в море света. Лилии и жасмины распускаются в волнах света.

Свет рассыпается золотом на каждом облаке, возлюбленный мой, и алмазы сыплются в изобилии.

Веселие течет от листа к листу, возлюбленный мой, ликование безмерное. Небесная река вышла из берегов, и радость затопляет все.

60

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети.

Беспредельное небо неподвижно и беспокойные воды бурны. На морском берегу бесконечных миров дети встречаются с криками и плясками.

Они строят домики из песка и играют пустыми раковинами. Из увядших листьев они делают кораблики и с улыбкой пускают их в необъятную пучину. Дети играют на морском берегу миров.

Они не умеют плавать, они не умеют закидывать сети. Искатели жемчуга ныряют за жемчужинами, купцы плывут на своих кораблях, а дети собирают камешки и снова разбрасывают их. Они все ищут тайных сокровищ, они не умеют закидывать сети.

Морская зыбь смеется, и бледно сияет улыбка прибрежья. Сеющие смерть волны поют пустые песни детям, подобно матери, качающей колыбель младенца. Море играет с детьми, и бледно сияет улыбка прибрежья.

На морском берегу бесконечных миров встречаются дети. Буря скитается по бездорожью небес, корабли гибнут в неизведанных водах, смерть вокруг, а дети играют. На морском берегу бесконечных миров великое сборище детей.

61

Когда воины впервые вышли из чертогов своего повелителя, куда они сокрыли свою мощь? Где были их доспехи, их оружие?

Они казались бедными и беспомощными, и стрелы сыпались на них градом в тот день, когда они вышли из чертогов своего повелителя.

Когда воины возвращались в чертоги своего повелителя, куда скрыли они свою мощь?

Они бросили меч и бросили лук и стрелу; мир был на их челе, и они оставили плоды своей жизни позади себя в тот день, когда возвращались в чертоги своего повелителя.

62

Сон, что слетает на глаза ребенка, – кто знает, откуда он?

Да, говорят, что его жилище там, в сказочном селении, в сумраке леса, тускло озаряемом светляками, где висят две нежных зачарованных почки. Оттуда приходит он целовать глазки ребенка.

Улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит, – кто знает, где она рождается? Да, говорят, что юный бледный луч лунного серпа коснулся края тающего осеннего облачка, и улыбка зародилась в грезах росистого утра – та улыбка, что порхает на устах ребенка, когда он спит.

Милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка, – кто знает, где таился он? Да, когда мать была молоденькой девушкой, он наполнял ее сердце кротким и безмолвным таинством любви – милый, нежный румянец, что цветет на щечках ребенка.

63

Когда я приношу тебе пестрые игрушки, дитя мое, я понимаю, почему такая игра красок на облаках, на воде и почему цветы так ярки – когда я дарю тебе пестрые игрушки, дитя мое.

Когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать, я понимаю, почему звучит музыка в листьях и почему волны шлют хоры своих голосов сердцу внимающей земли – когда я пою, чтобы заставить тебя танцевать.

Когда я опускаю сласти в твои жадные ручки, я понимаю, почему есть мед в чашечке цветка и в плодах затаенная сладость – когда я опускаю сладости в твои жадные ручки.

Когда я целую твое личико, чтобы заставить тебя улыбнуться, мое сокровище, я понимаю, что за радость изливается с небес в утреннем свете и какое наслаждение дарит летний ветерок моему телу – когда я целую тебя, чтобы заставить тебя улыбнуться.

64

Какой божественный напиток ты хотел бы испить, господи, из переполненной чаши моей жизни?

Поэт, испытываешь ли ты радость, видя свое создание моими глазами и у дверей моего слуха молчаливо внимая своей вечной гармонии?

Твой мир рождает слова в моем уме, твоя радость добавляет к ним музыку. Ты отдаешься мне в любви и чувствуешь во мне свою же сладость.

65

В дни праздности я печалился о потерянном времени. Но оно не потеряно, владыка мой. Каждое мгновение моей жизни – в твоих руках.

Сокровенный в сердце сущего, ты взрощаешь семена в побеги, почки – в цветы и цветы – в плоды.

Я устал и уснул на праздном ложе и думал, что труды окончены.

Утром я пробудился и увидел, что мой сад полон чудесами цветов.